Анатолий Крикуненко.Звезда Сергея Уточкина

Если открыть любой не авиационный энциклопедический справочник и поинтересоваться, кто такой Сергей Уточкин, то можно прочитать: «…один из первых русских летчиков». И тут же помечены годы рождения и смерти. Да, написано емко, скупо и… незаслуженно мало. А ведь Сергей Уточкин — это оригинальная и незаурядная личность, талантливейший человек, до мозга костей патриот. И без преувеличения можно сказать, что он вписал яркую страницу в летопись отечественной авиации.
Уточкин был разносторонним спортсменом. Ушекался боксом, борьбой, фехтованием, плаванием, мото — и автогонками. И везде был, если не первым, то в числе призеров. По велоспорту — чемпион России, а на международных соревнованиях в Лиссабоне по этому виду завоевал большой интернациональный приз.
И все-таки свою немеркнущую звезду Уточкин зажег в авиации. И, думаю, вполне уместно в конце века мысленно вернуться к ею началу, в те далекие кiдьi, когда восходила эта звезда…
Сергей Исаевич Уточкин родился 30 июля 1876 года в Одессе, в семье купца 2-й гильдии. В церковной книге Успенской церкви Херсонской духовной консистории в Одессе сделана запись (ее только с десяток лет назад нашел исследователь СС.Бурд — прим.автор.): «У одесского 2-й гильдии купца Исая Кузьмина сына Уточкина и его законной жены Аустиньи Стефановны, оба православные, родился сын Сергей».
В пять лет он остался без матери — она умерла, родив Сереже младшего брата. А вскоре ушел из жизни и отец, заболев туберкулезом. Опекунство над осиротевшими детьми Уточкиных взяли родственники отца.
Рос мальчишка смелым, крепким и смекалистым. Когда опекун купил ему подержанный велосипед, отчаянно гонял на нем по городу, набивая синяки и шишки. Потом перешел на мотоцикл, позже — автомобиль.
И все-таки Уточкина влекло небо, таинственный мир голубизны и покоя. Тут как раз подвернулся удобный случай. В Одессу приехал на гастроли воздухоплаватель Юзеф Древницкий. Прочитав на афише, что в воскресенье вечером гость совершит полет на воздушном шаре, Сергей вместе с друзьями разыскал Древницкого.
— Может, помочь вам? — предложил Сергей, выслушав жалобу воздухоплава-
теля на публику, которая норовит наблюдать за полетами через заборы, чтобы не платить.
— Нет, благодарю, — гордо ответил Древницкий. — Я как-нибудь обойдусь.
— Как-нибудь не годится, — возразил Уточкин. — Мы спортсмены и должны помогать друг другу. — И тут же собрал со всех по пятерке и передал 20 рублей Древницкому.
Воздухоплаватель смягчился и взял в полет трех друзей. Радости не было предела. То, о чем мечтал — подняться в небо, свершилось.
Этот полет закончился с приключениями. Что только ни предпринимали все четверо, чтобы не угодить в море, ничего не получилось: шар опустился в воду. К счастью, сопровождавший катер быстро поднял на борт воздухоплавателей. А Уточкин, как свидетельствовали потом друзья, пошутил:
— Вот здорово: сразу две ванны — воздушная и морская.
Потом был самостоятельный полет на аэростате. А вскоре он совершает удачные полеты на воздушном шаре не только в Одессе, но и Каире, Александрии, других горсщах. Однако ею тянет взлететь на аппарате, тяжелее воздуха. Но вначале решил заняться манеризмом. Тут как раз секретарь Одесского аэроклуба Карл Маковецкий заказал известному одесскому изобретателю А.Н.Цацкину планер. Уточкин тренируется в подъеме на планере, несколько раз поднимается невысоко.
Вскоре из Франции прибыл пароход, доставивший в Одессу аэроплан «Вуазен», заказанный аэроклубом. Михаил Ефимов, Сергей Уточкин и другие пытаются на нем взлететь, но неудачно. Попытки подняться продолжались, пока аэроплан не изуродовали.
Уточкину хотелось поучиться летному делу за рубежом, во Франции, ставшей к тому времени столицей зарождающейся авиации. С превеликим трудом собрав десять тысяч франков, он уезжает в Париж.
— Ждите Уточкина с неба! — крикнул он на вокзале провожающим его друзьям.
В Париже он устроился слесарем на фабрику, где собирались авиамоторы «Гном». Наблюдал полеты уже известных авиаторов Райта, Блерио, Сантос-Дюмона, других. В это время Уточкину поступило предложение от одесского банкира Ксидиаса. Банкир заказал Фарману аэроплан, оплатит Сергею Иван Спиридонович Ксидиас учебу в школе Фармана, а Уточкин в течение трех лет обязан совершать публичные полеты в пользу банкира. На такие кабальные условия Уточкин не пошел. Отказался.
Вернулся из Парижа с двумя техниками. Привез моторы, детали, чертежи. Решил сам строить самолет Гарнизонное начальство выделило ему мастеровых матросов, мастерские. Дело вроде бы пошло на лад, да деньги закончились. А ведь нужно еще испытать машину, при необходимости доработать.
Попробовал выставить аэроплан для всеобщего обозрения. Фирма «Провсщник» предоставила помещение. Вот как описывает детище Уточкина журнал «Аэро и автомобильная жизнь»: «…Аппарат Уточкина — моноплан типа «Блерио»… Идея «Блерио», но похож и на «Антуанетт». Мотор «Анзани», 25 л.с. 1456 оборотов в минуту. Винт впереди, как у «Блерио» …Аппарат должен взлететь».
Однако ему не суждено было взлететь: маломощный мотор не смог поднять в небо самолет. И все-таки Уточкин взлетел. Причем не на аэрсщроме, а на стрельбище в Одессе. Это было 15/28 марта 1910 года.
31 марта в Одессе на беювом ипподроме состоялся экзаменационный полет Уточкина на звание пилота-авиатора, Собравшиеся члены комитета Одесского аэроклуба предложили Уточкину выполнить «восьмерку». Поднявшись на высоту 15 сажен (около 35 метров- прим.авт.), авиатор сделал крутой поворот и продержался в воздухе три минуты. Он выполнил все условия подъема, полета и спуска и получил от Одесского аэроклуба грамоту на звание (с пилота-авиатора».
Однако свидетельства международ- ного образца имел право выдавать только Императорский Всероссийский аэроклуб. ПОтому еще долго и нудно велась переписка одесситов с чиновниками из Петербурга, прежде чем Уточкин получил междунарсщное пилотское свидетельство.
В сущности, с первого самостоятельного полета на аэроплане началась счастливая и трагичная жизнь Уточкина в молодой русской авиации. В 1910-1911-годах он совершает в различных городах России публичные полеты, собиравшие сотни тысяч людей. Они шли посмотреть на чудо века — аэроплан, восхищались мастерством и мужеством отечественных пилотов, радовались их успехам, горько переживали неудачи, падения. Публичные полеты были всенародными праздниками. И не вспомнить сегодня о том, как они проходили, просто нельзя. Расскажем только об одном из них с участием Уточкина.
О нем поведал читателям Алексей Лаврентьевич Шепелев, которому посчастливилось наблюдать публичный полет в Ростове-на-Дону.
…В назначенный для полетов воскресный день пестрые толпы людей и вереницы экипажей двинулись на городской ипподром, превращенный в летное поле. Там весело гремел духовой оркестр. Неожиданно звуки умолкнувшего оркестра сменились сердитым ревом мотора. Видно было, как быстро завертелся пропеллер и позади крылатой машины заколыхались волны травы. Любопытствующая публика шарахнулась в стороны.
Аэроплан, словно нехотя, тронулся с места и, покачиваясь, покатился по полю, все убыстряя свой бег. Затем плавно оторвался от земли.
— Полетел, полетел! — раздались ликующие возгласы. — Ура!
«Совершая круг над ипподромом, аэроплан с оглушительным рокотом пронесся низко над холмом, и на нас из ка- ‘бины глянул летчик, — вспоминал Шепелев. — Мне особенно запомнились его непомерно большие очки, отчет он показался каким-то сказочным чудовищем».
Публичные полеты стали великолепной рекламой зарождающейся авиации, убеждали людей в ее прекрасной перспективе, в необходимости развивать отечественное самолетостроение. Многие из тех, кто наблюдал первые полеты русских пилотов, впоследствии стали выдающимися авиаконструкторами, летчиками, создателями самолетов и ракет. Среди них Сергей Королев, Александр Микулин, Павел Сухой, Сергей Ильюшин, Николай Поликарпов и другие. И как они сами признавались, именно эти полеты зародили у них стремление взлететь в небо, строить самолеты и моторы для них.
В сентябре-октябре 1910 года на Комендантском аэродроме в Петербурге прошел первый Всероссийский праздник воздухоплавания. В числе двенадцдати спортсменов был и Уточкин. Тысячи людей пришли посмотреть полеты уже известных авиаторов. Уточкин — в центре внимания. По словам корреспондента «Биржевых ведомостей», он — весь огненно-красный — и волосы, и его ярко-песочный английский костюм. Широкое клетчатое пальто, котелок, съехавший набок. В умных глазах — затаившийся юмор. Внешность Уточкина — это внешность человека, одной небрежно оброненной фразой способного зажечь веселым смехом тысячную толпу. Это летун исключительно бесшабашной отваги».
Что же касается результатов, показанных Сергеем Исаевичем, то вот они. 21 сентября в состязаниях профессионалов на точность спуска первый приз у него. 22 сентября в борьбе профессионалов на продолжительность полета без спуска он занимает второе место, в состязаниях на высоту полета — третье.
Интерес у участников вызвали состязания на приз морского ведомства на точность посадки на условную палубу корабля. И здесь Уточкин был вторым, после известного авиатора Михаила Ефимова. Сергей Исаевич посадил свой аэроплан в восьми метрах от центра, а Ефимов — в ПЯТИ.
Правда, и на этом празднике Уточкину не все время везло. В один из дней во время полета его аэроплан врезался в трос змейкового аэростата. К счастью, пострадал несильно.
— Какой это чурбан протянул здесь канат? — возмутился он. Но вскоре успокоился, так как сам был виноват, однако из соревнований выбыл.
В июле 1911 года состоялся первый в России перелет Петербург-Москва. Естественно, Уточкин — ею участник. Он первым из спортсменов утром 10 июля взял старт с Комендантского аэродрома.
— Еду чай пить в Москву, — браво бросил он провожающим. — Прощайте!
Вначале все шло нормально, ничто не предвещало неудачи. Но в десяти километрах от Новгорода забарахлил мотор, и пилот вынужден был посадить машину на шоссе. Солдаты мастерской Выборгского пехотного полка отремонтировали аэроплан, а чуть забрезжил рассвет, Уточкин вновь взлетел.
Однако счастье в этом памятном перелете Уточкину не улыбнулось. Спустя час после старта его летательный аппарат у села Зайцево попал в сильную «болтанку». Аэроплан бросило вниз, и пилот выклкnил мотор. При падении он выпрыгнул из машины в неглубокую речку в овраге. При этом получил серьезные травмы: перелом ноги, вывих ключиц, коленной чашечки, тяжелые ушибы грудной клетки, головы…
Уточкина доставили в больницу. Несмотря на полученные травмы, он находил в себе силы шутить. Когда к нему в палату зашел Михаил Сципио дель Кам- по, тоже участник перелета, потерпевший аварию :ддесь же, под Новгородом, и начал рассказывать ему о продолжении полета, Уточкин бросил:
— Доктор, прикажите поставить тут рядом другую кровать.
— Зачем? — удивился доктор.
— Да вот через полчаса сюда привезут этого сумасшедшего, — указал он на Сципио дель Кампа
И в самом деле. На аэроплане Михаила Федоровича нельзя было лететь. Это подтвердил его механик, который ни за что не хотел ремонтировать никуда не тд- ный аэроплан, не желая стать виновником гибели пилота…
Падение под Новгородом стало для Уточкина роковым. Его начали преследовать неудачи, головные боли. Не сложилась личная жизнь: ушла к другому любимая жена. Все это сломило психику Сергея Исаевича: в середине июля 1913 года он впервые попадает в петроградскую психиатрическую больницу.
Осенью вернулся в Одессу. И здесь нет просвета. Жить негде, денег нет, семья распалась и он оказался никому не нужен.
Махнул в Питер. А что там? Нужда, безденежье, болезни. Друг Уточкина драматический актер Алексей Григорьевич Алексеев писал о тех тяжелых для авиатора днях: &Я встретил его на Невском. Он был еще более порывистый, еще сильнее возбужден. Мысли догоняли и перегоняли одна другую. Вдруг он закричал, заулюлюкал и побежал вперед… смешался с толпой, исчез… Страшно и больно мне стало: значит, довели, доконали его завистники, бюрократы, конкуренты, все те, с кем этот человек, рисковавший не раз жизнью, не умел разговаривать. Мне кажется, что именно теперь, когда этот бесстрашный человек забыт . друзьями, встречен равнодушием покровителей и лукаво-вежливым молчанием врагов, теперь всем, кто порывается в высоту, к небу, необхсщимо было бы сплотиться и прийти на помощь Уточкину… Подумайте, только: человек сжег кровь своего сердца и сок своих нервов ради будущего наших детей».
Для лечения нужны были средства, а их нехватало. Друзья Сергея Исаевича обратились в Совет Всероссийского аэро- клуба с просьбой помочь авиатору. Совет сжалился и выделил 600 рублей «на возмещение расходов по лечению С.И.Уточкина».
Однако деньги скоро кончились, и ею перевезли в одесскую больницу, а оттуда… в земскую молдавского села Костю- жаны, близ Кишинева.
Условия в больнице были ужасные. Ею, знаменитого авиатора, любимца миллионной публики, человека, с которым знакомство считалось за честь даже августейших особ, поместили в… сельскую больницу. Такое отношение к нему еще больше угнетало Сергея Исаевича, незаслуженно унижало. Он пишет брату записку: «Ленька! Добейся свидания со мной и заберешь меня отсюда немедленно, куда хочешь. Я простудился, еда ужасная, постель — без брома спать невозможно. Каждое мгновение — страдание. Еще и голод».
Наконец, он вышел из больницы, появился в Одессе. Работы нет, средств нет, друзья покинули. На душе — тоска беспросветная, жизнь — нищета… Душевное состояние Уточкина точно передал его друг, знаменитый борец и авиатор Иван Заикин:
«В Одессе Сергей Исаевич пришел ко мне изможденный, нервный. Я любил его за энергию, за смелость в полетах, это был один из первых соколов нашей русской авиации. Теперь он был слабым физически и душевно человеком…
— Да, Ваня, авиация требует больших капиталов и государственного масштаба,
— сказал он. — Частным предпринимателям в ней не должно быть места. А мы с тобой даже не предприниматели, ибо мы
— нищие, всего лишь проповедники авиации за свой риск, за свою совесть. Как умели, так и послужили мы благородному делу — внедрению в русскую жизнь авиации. И вот за это мне, нищему и бездомному, — Уточкин печально умехнулся,
— город Одесса дает обед, комнату. Прежние друзья не желают встречаться со мной. Кажется, пошел бы и бросился в море и тем бы дело и кончилось, но я этого не смогу сделать. Я уеду в Петербург, может быть, там пригожусь для любимого дела».
Но в Петербурге ею ждало горькое разочарование. К кому он ни обращался, никто не брал его на работу. Пробует устроиться на авиационные заводы — и везде отказ.
— А между тем я был готов работать надсмотрщиком, рабочим, — горько сетовал он корреспонденту. — Наверное, клеймо безумца умрет вместе со мной и никакими доказательствами я не реабилити- рую себя.
Летом 1915 года Уточкин пытается попасть в Зимнем дворце к царю.
Требует доложить о визите известного русского авиатора, «желающего высказать полезные для отечества идеи» — его грубо выпроваживают. Обращается с письмом к генерал-инспектору воздухоплавания и авиации великому князю Александру Михайловичу. В»нем он хотел изложить «доктрины, которые можно приложить для использования неба в военных целях». Ему не ответили.
И все-таки Уточкину чуть-чуть повезло. От болезни оправился. Наконец, его зачислили в автомобильно-авиационную дружину, присвоили воинское звание «прапорщик».
Да порадоваться всему этому ему было не суждено. Он простудился, схватил воспаление легких. Под новый 1916- й год по старому стилю, 31 декабря, он скончался от кровоизлияния в мозг. Похоронили с почестями на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.
Погасла звезда Уточкина. Ушел из жизни, по словам русского писателя Александра Куприна, который дружил с авиатором долгие годы, «вечный искатель, никому не причинивший зла и многих даривший радостями».

Источник:Журнал Крылья Родины №6 1999

Мертвая машина ожила…

Резкий свист винта и дробно ритмичный шум мотора покрывает все звуки вокруг, я овладеваю управляющими рычагами и, выждав, пока мотор войдет в полное количество своих оборотов, поднимаю левую руку. Людей, держащих хвост аппарата, расшвыривает по сторонам, и аэроплан, вздрогнув, ринулся в пространство. Все мое внимание занимает представитель новых измерений – верха и низа, т. е. руль глубины. При помощи рычага, управляющего рулем глубин, я держу плоскость последнего параллельно земле и, чувствуя, что скорость достаточна, резким движением поднимаю атакующую часть плоскости к небу, и вся огромная машина со мною прыгает в воздух, увлекаемая дальше, остается в нем.… Наконец… Дикое настроение охватывает меня. Безудержность упоения, восторг новизной ощущения… Земля, мой враг, уже в 10 саж. подо мною. И я в властных объятиях нового друга, — ничем он мне не угрожает, он пленительно заманчив, бесконечно чист, молчанием своим красноречиво говорит: «Приди».

И я несусь, подымаясь все выше и выше, погруженный в свои управительные рычаги, делаю легкое движение рулем глубины вниз, аэроплан покорно склоняется к земле, — вверх – и он гордо взлетает… «Нужно короче, — думаю я, — ноги мои занимают рычажки поворотного руля; пробую нажать левую сторону – и аэроплан послушно уклоняется влево, я выравниваюсь и правой стороны не трогаю – эффект угадываю, и нет надобности терять мгновений на проверку. Остается попробовать самый тонкий эффект крыльев, дающий возможность сохранять ровное положение всей машины в воздухе. Тот же рычаг руля глубин при движении им вправо – опускает правую сторону, поднимая левую, и наоборот. Хотя аэроплан идет совершенно ровно, двигаю рычаг вправо и невидимая сила плавно давит на правую сторону; перевожу налево и эффект получается обратный, — я радостно вскрикиваю – все так, как я ожидал, чувствовал и продумывал раньше, чутье не обмануло меня, и, в упоении победы, иду выше и выше, теперь овладев движением, хочу привести в исполнение свой замысел, пролететь над тюрьмой, начинаю делать вираж и, вопреки советам стараюсь и на повороте выигрывать, вышину, но чувствую, что вся машина начинает садится на хвост, холод проникает в мой мозг… уже более 30 саж. я над землей и сесть на хвост, значит не сесть больше нигде и никогда… Плоскость руля глубин теряет свою упругость, рычаг управления – вес, я чувствую себя в отчаянном положении, а аппарат продолжает принимать вертикальное положение, станет свечкой… я вздрагиваю и движением быстрым, как мысль, привстав, метнул рычаг вперед, момент ужаса, неопределенности забирает, правлю… выравнивается аэроплан – я победил, и чувствую, что никогда вперед не попаду в подобное положение. Выхожу на прямую нечувствительно, громадная масса тюрьмы плавно проплывает  далеко подо мною.

С ужасом, такой свободный, властный, легкий, трепещущим взором гляжу на мертвую грузность неподвижности, сложенную руками людей для своих братьев.

Но вот я над нею, главный купол подо мною. Руль глубин вновь овладевает моим вниманием, я начинаю спускаться, лечу к своему ангару на Стрельбищном поле. На вышине движения не заметно, земля нечувствительно проплывает подо мною, ниже движения скорее, прекраснее, быстрее.… Покинув вышину 100 метров, я лечу, втайне боясь телеграфных столбов, могущих проволокой своей перерезать пополам. Делаю два круга по Стрельбищному полю, пролетаю рощицу, в которой стоит мой ангар, ласково оглядываю его крышу и, прервав ток мотора, плавно спускаюсь на широкую площадку пред ним.

Наверху все время мною владело сознание, что единственный мой враг – это земля, все, чем она тянется к небу, грозит мне опасностью при спуске, и, в случае несчастья, прикосновение к ней будет смертельно.

Голубоватый эфир, любовно носивший меня в своих бархатных объятиях, мне родственнее земли, которая рано или поздно, но сделается моим палачом, как и всего живого.

Не в бессознательности — ли этого ощущения кроется тот огромный интерес масс, который возбуждает авиация?

Источник: Уточкин С. И. «В пространстве» // Одесские новости. – 1910. –  28 марта (10 апреля) – с. 3.