Алексей Фененко.Как возвращаются войны

Статья Ивана Тимофеева, в которой автор проводит параллели между Днем Победы и подзабытым празднованием в XIX в. победы в Отечественной войне 1812 года, побудила меня изложить свой взгляд на эту интересную проблему. Подобному тому, как победа над Наполеоном сконструировала мир XIX века, победа во Второй мировой до сих пор лежит в основе современного мирового порядка. Сейчас, как и в 1945 г., верховная власть формально принадлежит Организации Объединенных Наций (ООН) и Совету Безопасности ООН (СБ ООН), постоянными членами которого все также являются пять держав-победительниц. Мировую экономику по-прежнему регулируют институты, созданные Бреттон-Вудской конференцией 1944 г. — МВФ, Всемирный банк и ГАТТ, преобразованное в ВТО. По-прежнему формально сохраняются три базовых правила Устава ООН: равенство народов и рас, гарантии безопасности всех стран и ограничение суверенного права государства на ведение войны. Даже наши моральные нормы по-прежнему во многом восходят к итогам Второй мировой войны.

Однако до этого было как минимум два мировых порядка — Вестфальский и Венский, также сконструированные по итогам тотальной войны. Каждый из этих порядков предполагал существование у него собственной институциональной структуры, иерархии государств, обусловленной совокупностью их ресурсов, и нормы (гласные и негласные) межгосударственного взаимодействия. В эти периоды в мире практически не было крупных вооруженных конфликтов — речь шла только о региональных столкновениях низкой и средней степени интенсивности. Современники каждого из этих порядков считали минувшую тотальную войну «последней в истории», а правовые нормы своего порядка «нормой на все времена». Вполне возможно, что Ялтинский мировой порядок не оригинален, а просто повторяет на новом витке развития весь цикл «от Вены до Сараево».

Военные нарративы

Центральный сюжет статьи И.Н. Тимофеева заключается в том, что наше современное отношение к проблемам Второй мировой войны не является чем-то уникальным. Современники Вестфальского и Венского порядков относились к предшествующим им тотальным войнам точно так же, как наши современники — ко Второй мировой войне. Причем это отношение оставалось практически незыблемым на протяжении всей истории существования обоих порядков.

Иван Тимофеев выдвигает интересный тезис: «Контуры современного нарратива о победе стали формироваться в 1960-х гг., когда война отдалилась достаточно далеко, чтобы перестать быть частью повседневности и постепенно превращаться в историю». Добавим, что в предыдущих мировых порядках точно такую же роль играла прошедшая тотальная война. В Вестфальском порядке предметом постоянного размышления европейских политиков и стратегов была Тридцатилетняя война — с ней сравнивались текущая политика и военная стратегия. В Венском порядке культовой войной, легитимизирующей порядок, были Наполеоновские войны. В обоих случаях современники ощущали себя «по ту сторону» большой войны, победа в которой выступала как бы основой существующего мира.

«Для многих бывших “братских народов” война и победа превращена в “черную легенду”. Для России, наоборот, война еще в большой степени стала национальным символом и ключевым элементом идентичности», — пишет И.Н. Тимофеев. Это вполне традиционный исторический прецедент — в XIX в. не меньший раскол вызывала фигура Наполеона Бонапарта. Разбитого императора обожали и всячески романтизировали во Франции — стране, мечтавшей пересмотреть

итоги Венского конгресса 1815 г. Бонапарта боготворили итальянские, польские, венгерские, ирландские национальные движения — коль скоро у них не было шансов создать свои государства без нового потрясения в Европе. И наоборот, Наполеона не любили державы-победительницы — Россия, Великобритания и Австрия. Заглянув в чуть более раннюю историю Вестфальского порядка, мы увидим, что точно также современники ожесточенно спорили о полководцах и политиках Тридцатилетней войны — Валленштейне, Ришелье и шведском короле Густаве-Адольфе. Дело было не в этих конкретных личностях, а в спорах о необходимости пересмотра итогов минувших войн.

Повторение истории отмечает и И.Н. Тимофеев, когда пишет: «В конце 1880-х гг. становится очевидной все более ожесточенная борьба за образ будущего. Миром овладевают новые утопии». Интересно, что и за 35–40 лет до конца Вестфальского порядка миром точно также стала овладевать утопия Просвещения. «К концу 1880-х гг. Россия уже “беременна” смутой. Ее предчувствие проявляется в культуре и литературе задолго до реакции Александра III», — отмечает И.Н. Тимофеев. Но точно также «смутой» — смутой Французской революции — был отягощен и Вестфальский порядок, начиная 1760-х гг., что предчувствовали властители умов того поколения — Вольтер и Руссо.

Не удивительно, что именно в это время начинается подготовка к новому этапу борьбы за мировую гегемонию. И.Н. Тимофеев справедливо указывает на формирование в 1880-х гг. новой блоковой системы — Тройственного и Франко-русского союзов, которые обозначат расстановку сил для новой европейской войны. «75 лет Бородинской битвы мы праздновали в 1887 г. (…) Всего через четыре года Россия заключит военный союз с Францией — противником из прошлого. А еще через тридцать лет будет в эпицентре бойни с союзниками из того же прошлого». Но ведь и в Вестфальском порядке предпосылкой для будущей тотальной войны станет Парижский мир 1763 г. — аккурат за 35–40 лет до ее наступления. Именно тогда, в середине 1760-х гг., начал закладываться расклад сил для будущей европейской, а затем, по факту, и мировой войны. Что если мы имеем дело с некой логикой саморазвития мировых порядков?

Несмотря на разные исторические условия, два предыдущих мировых порядка — Вестфальский и Венский — развивались по одной и той же логике. Они были установлены в результате тотальных войн. В начале их существования великие державы стремились играть по правилам, вынося свои противоречия в конфликты на периферии. В середине и Вестфальского, и Венского порядка происходила интенсификация военных конфликтов, в ходе которой рождался новый тип войн. Во второй половине периода их существования «долгий мир» между великими державами как бы восстанавливался, но в ходе этого «затишья», незаметно для современников, готовилась новая

тотальная война. После этого следовал 30-летний период борьбы за мировую гегемонию, по итогам которого создавался новый мировой порядок.

В этой связи я не совсем соглашусь с выводом автора: «Урок из прошлого прост. Борьбу за будущее вряд ли можно выиграть лишь с опорой на консерватизм». Проблема, думаю, глубже. Возможно, прошлое Вестфальского и Венского порядков — это и есть будущее нашего, Ялтинского, порядка. Мы любим проводить параллели с прошлым. И эти параллели подводят к мысли, что наш порядок проходит тот же цикл, что и Вестфальский и Венский порядки — от «долгого мира» и серии ограниченных войн к очередному 30-летию ожесточенной борьбы за мировую гегемонию.

Цикл первый: от Вестфаля до Бастилии

Первый порядок национальных государств — Вестфальский — был установлен в результате тотальной Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.). Ее итоги предопределили два ключевых правила игры на следующие 150 лет. Первое — крах имперских проектов и переход к системе национальных государств. Главным вопросом стало уже не построение глобальной империи, а выяснение, где провести границы того или иного государства («Что есть Англия?» «Где заканчивается Франция?» и т.д.). Второе — окончательное утверждение принципа положения религии вне политики. «Государственный интерес» вытеснил понятия «добро», «зло», «вера», «душа» и т.д.

В новом раскладе сил Франция стала ведущей державой Европы, которая по совокупности ресурсов превосходила остальные государства региона. Превосходство Франции было гарантировано тремя условиями: 1) наличием устойчивого партнерства с немецкими протестантскими князьями; 2) созданием «Восточного барьера Ришелье» — системы устойчивого партнерства Франции со Швецией, Речью Посполитой и Османской империей; 3) партнерством Франции с отдельными династиями, которые проводили профранцузскую политику нередко даже в ущерб объективным интересам своей страны. Ведущая политическая роль Франции дополнялась мощной мягкой силой — привлекательностью французской культуры для почти всех дворов Европы и статусом французского языка как языка международного общения.

Однако полной гегемонии у Франции не было. Англия, Голландия и Священная Римская империя объективно ограничивали ее ресурсы. Ни одна из них не могла противостоять Франции самостоятельно, однако все вместе они были в состоянии создавать коалиции, которые могли бы уравновесить ее влияние. Франция пыталась установить свою гегемонию посредством политического воздействия на другие дворы, сопровождающегося локальным применением силы. Задачей других держав было противостояние гегемонистской политике Франции. Это соперничество и стало своеобразным «стержнем» международной политики всего Вестфальского порядка.

Играя по правилам, великие державы уменьшили свои глобальные внешнеполитические цели до локальных задач. Новым типом конфликтов стали кабинетные войны, в которых стороны, обменявшись силовыми демонстрациями, принуждали противника к заключению мира как сделки — более удачной для победителя и менее удачной для побежденного. Подобные кабинетные войны велись как правило на ограниченных театрах военных действий (ТВД), причем участники войн не стремились их расширять. Армии в течение длительного времени (иногда по несколько лет) маневрировали, выступая друг против друга и не переходя к решающему сражению. Зато колоссальную роль играла культура стратегического жеста — взятие некоего символического объекта или достижение некой локальной победы, что должно было принудить противника сесть за стол переговоров. В подобных кабинетных войнах широко использовались негосударственные игроки: наемники (некоторые немецкие княжества строили на торговле солдатами свою экономику), каперы и даже «подставные армии», за спиной которых по факту действовали великие державы.

В современной политологической литературе популярен тезис о переходе в последние десятилетия к «новому типу войн» — гибридным войнам. Однако концепцию «гибридных войн» (без использования самого термина) сформулировал не кто иной, как король Франции Людовик XIV (1643–1715 гг.). В период подготовки войны за Пфальцское наследство (1688–1697 гг.) он указал, что Версалю будет удобнее действовать в германских землях не напрямую, а с помощью зависимых

от него немецких князей. В случае их поражения, Франция может без ущерба для своего престижа откреститься от них; в случае победы — выдать себя за ее автора. Отсюда следовал главный принцип французской политики следующего столетия: формировать региональные балансы сил за счёт использования малых стран (вплоть до совершения в них дворцовых переворотов) и их натравливания на великие державы. Те, кто говорит о «гибридных войнах» как о новом слове в военном искусстве, словно не замечают, что возвращают нас в XVII век.

К середине периода существования Вестфальского порядка ограниченные войны стали более интенсивными. Сформировался их новый тип — «войны за наследство». Прологом войн за наследство выступал кризис государственности определенной страны. В ней, как правило, действовали несколько политических группировок со своими вооруженными формированиями. Каждая из этих групп имела покровителя в лице великой державы и в определенный момент обращалась к ней за помощью. Соперничающие державы вводили войска на территорию такой страны, ведя боевые действия только на ее территории — в крайнем случае, дополняя их силовыми демонстрациями на других, чаще всего, неевропейских (североамериканском и индийском) ТВД. Стратегия войн за наследство, как и кабинетных войн, сводилась к нанесению противнику локального поражения, убеждающего его в бессмысленности продолжения войны.

Вершиной и тупиком этой системы стала Семилетняя война (1756–1763 гг.). Цели сторон носили ограниченный характер — принудить противника к выгодному для себя компромиссу. Технология ведения войны также напоминала войны за наследство — военные действия в приграничных регионах. Из всех ведущих держав война затронула только территорию Пруссии, которая, впрочем, еще только боролась за вхождение в клуб великих держав. Однако географический охват и интенсивность военных действий уже превратили эту ограниченную войну в глобальный военный конфликт. (Не случайно У. Черчилль назвал его «первой мировой войной»). Война завершилась компромиссом — Франция потеряла большую часть своих колоний, но при этом превратила Австрию в своего младшего партнера. Такая двойственность результатов доказала, что потенциал ограниченных войн исчерпан — следующая война будет уже тотальной.

Период с окончания Семилетней войны до начала Великой французской революции стал необычным сочетанием двух тенденцией. В Европе между ними в течение 30 лет отсутствовали войны, что породило многочисленные надежды просветителей на «отмирание войн» и «вечный мир». Но в войнах на периферии великие державы присматривались к новой стратегии — войнам не профессиональными армиями, а «вооруженным народом». Эффективность подобных нерегулярных образований доказала Война за независимость США (1775–1783 гг.), а также русско-турецкие войны, в ходе которых родилась «стратегия Суворова» — борьба с противником, слабым огнем, но обильным числом.Окончание действия Вестфальского порядка было связано с перерождением политической системы Франции. На тот момент ведущая держава, разочарованная в предшествующих неудачах борьбы за гегемонию, установила к 1792 г. радикальный внесистемный и экспансионистский режим со своим знаменитым лозунгом: «Мир хижинам, война дворцам!». Франция — главная основа Вестфальского порядка — превратилась в державу-ревизиониста, нацеленную на его слом. Эта третья по счету попытка Франции установить свою гегемонию привела ко Второй тридцатилетней войне (1792–1815 гг.). Европа впервые со времен Тридцатилетней войны увидела тотальную войну миллионных армий, в которой показателем победы выступало уничтожение противника, а не принуждение его к компромиссу. Война приобрела фактически мировой характер, охватив Египет, Ближний Восток и Северную Америку. Результатом Второй тридцатилетней войны стал кардинальный слом Вестфальского порядка.

Цикл второй: от Вены до Сараево

Установленный в 1815 г. Венский порядок был, в отличие от Вестфальского, порядком баланса сил. В его основе лежала идея примерного равновесия потенциалов пяти великих держав: Австрии, Великобритании, Пруссии, России и Франции. При этом великие державы попытались установить порядок кооперационный. Весь период с Венского конгресса (1815 г.) до начала Крымской войны (1853 г.) стал «долгим миром» между великими державами.

Параллели с нашим, Ялтинским, порядком иногда поражают воображение. Вторая мировая война завершилась разгромом и оккупацией «держав Оси» с одновременной ликвидацией ее идеологии. Нечто подобное (хотя и в более мягкой форме) произошло и после Наполеоновских войн. Условия Парижского мирного договора, подписанного 20 ноября 1815 г., создавали режим оккупации Франции. В стране была восстановлена монархия Бурбонов, воспринимаемая французами как режим, навязанный союзниками. В 1818 г. министры иностранных дел четырех держав подписали Аахенскую конвенцию, в которой заявили о сохранении Четверного союза. Державы-победительницы заявили, что готовы соединить войска для поддержания во Франции существующего порядка «в тех случаях, когда в этой стране произойдёт какое-либо волнение, могущее оказаться опасным для спокойствия или безопасности ее соседей». Эти заявления создавали юридическую базу для организации интервенции во Францию в случае новой революции.

Россия, как в будущем и СССР, пыталась использовать тему победы в Отечественной войне 1812 г. для своеобразного сдерживания противников. Благоприятным поводом для этого стало празднование сначала 20-летия (1832 г.) победы в Отечественной войне 1812 г., затем 20-летия (1834 г.) и 25-летия (1839 г.) завершения Заграничного похода. На Дворцовой площади Санкт-Петербурга была воздвигнута монументальная Александровская колонна, в Москве были заложены сразу два здания по проекту архитектора К. А. Тона — храм Христа Спасителя и Большой Кремлевский дворец. На стенах храма и Георгиевского зала дворца разместили мраморные доски с именами героев и названиями отличившихся воинских частей. По указу императора Николая I, в 1835 г. начали разрабатываться проекты памятников на местах важнейших сражений Отечественной войны 1812 г. — в Бородино, Малоярославце, Ковно (Каунасе), Клястицах, Красном, Полоцке, Смоленске. Все это носило предупредительный характер в отношении Великобритании и Франции, особенно на фоне их позиции в отношении польского восстания 1830–1831 гг.

В начале существования Венского порядка великие державы, как и в начале существования Вестфальского порядка, сократили свои глобальные политические цели до локальных задач. Популярными стали локальные войны, в которых великие державы поддерживали ту или иную сторону. Соперничество выливалось в локальные конфликты на Пиренейском и Апеннинском полуостровах без прямого объявления войны друг другу. Между Россией и Великобританией начинается «большая игра» — соперничество на широком пространстве от Кавказа до Японии. Большая игра вернула гибридную войну»— стороны, не вступая в прямую конфронтацию друг с другом и даже внешне сохраняя партнерские отношения, поддерживают противников друг друга в Персии, на Кавказе, в Китае.Революционная волна 1848 г. сделала ограниченные войны более интенсивными — аккурат к середине существования того мирового порядка. Великие державы декларировали все более масштабные политические задачи, но вели эти войны на локальных ТВД с целью принудить противника к компромиссу. Крымская война была набором силовых демонстраций на отдаленных от основной Европы ТВД — Черном и Азовском морях, в южном Закавказье, на Балтийском и Белом морях. Война Франции и Пьемонта против Австрии 1859 г. была ограниченным применением силы с целью изгнания австрийцев из Ломбардии. Войны Пруссии против Дании (1864 г.) и Австрии (1866 г.) были кратковременными конфликтами в пограничных регионах, в которых стороны использовали лишь часть наличных сил.

Вершиной и тупиком этой волны ограниченных войн стала Франко-прусская война 1870 г. Стороны решали в ней локальные и компромиссные задачи. Сама война фактически была приграничным конфликтом на протяжении трех месяцев. Однако в этой войне впервые после Наполеоновских войн возродился институт общей воинской обязанности. В ее ходе проводилась успешная апробация стратегии блицкрига — будущей модели мировых войн ХХ в. Стороны вернулись к ведению боевых действий массовыми армиями. Подобно Семилетней войне в Вестфальском порядке, Франко-прусская война исчерпала потенциал ограниченных войн между державами и открыла окно возможностей для подготовки будущих тотальных войн.

Следующие 44 года — с Франко-прусской войны до Первой мировой — удивительно напоминают 30-летнее затишье в конце существования Вестфальского порядка. Великие державы не ведут между собой войн; напротив, проводятся конференции по разоружению, а в общественном мнении укрепляется мысль о невозможности в будущем межгосударственных войн. Но одновременно великие державы разделились на два блока: Тройственный союз и Антанту. В конфликтах на периферии — Англо-бурской (1899–1902 гг.), Русско-японской (1904–1905 гг.) и Балканских (1912–1913 гг.) войнах — великие державы прощупывают механизмы ведения будущей тотальной войны.Мировые войны ХХ в. и разделяющий их Версальский порядок можно рассматривать как новый 30-летний тур борьбы великих держав за гегемонию (Третья тридцатилетняя война, если использовать терминологию американского международника И. Валлерстайна). Инициаторами тотальных войн выступали две ревизионистские державы — Германия, а затем и Япония. Финалом этого 30-летия становится окончательный слом венской системы баланса сил.

Цикл третий: от Ялты до…?

Ялтинский порядок, установившийся в 1945 г., изначально имел двойственную основу. Формально он устанавливался как порядок баланса сил — равенства пяти держав-победительниц, ставших постоянными членами Совбеза ООН. Фактически же в нем была сильна тенденция к американскому гегемонизму. США заняли приоритетную позицию в системе мировых финансовых институтов, военно-воздушных и военно-морских сил, получили под свой контроль Западную Европу и часть Восточной Азии. СССР, не имея океанского флота, не мог проецировать силу в Западное полушарие, в то время как США могли делать это в Восточном полушарии. У СССР, кроме того, не было возможности проецировать силу за пределы Евразии. Таким образом, американский ресурс в рамках Ялтинского порядка можно назвать гегемонистским, а советский — блокирующим.

Ялтинско-Потсдамский порядок в публицистике часто отождествляют с биполярной конфронтацией СССР и США, что некорректно. Изначально его создавали не две, а пять держав-победительниц: Великобритания, Китай, СССР, США и Франция. Только в середине 1950-х гг. СССР и США через поддержку антиколониализма понизили статус Великобритании и Франции до уровня региональных держав. С этого времени Москва и Вашингтон вступили в период прямого военно-стратегического противоборства, значительно опередив в военном и экономическом отношении остальные державы.

Однако система советско-американской конфронтации не переросла в новую мировую войну. Главной причиной «долгого мира» был, видимо, устойчивый дефицит у сверхдержав политических причин и технических возможностей для ведения прямой войны друг с другом. У каждой из сверхдержав был свой мир — капитализма (либерализма) или социализма. Ялтинско-Потсдамский

порядок гарантировал СССР и США привилегированное положение в международных отношениях. Любая война между сверхдержавами сразу привела бы к его краху, что не окупилось бы захватом полностью разрушенной территории. Несмотря на внешнюю непримиримость, советская и американская идеологии не отрицали право друг друга на существование, а постулировали соревнование двух систем. Ни в советском, ни в американском руководстве не было политиков-фанатиков, готовых рискнуть всем ради победы в «войне-Армагеддоне».

Помимо дефицита политических причин у лидеров СССР и США был дефицит технических возможностей для ведения тотальной войны. В случае начала мировой войны перед обеими сверхдержавами встала бы задача быстро перебросить в другое полушарие Земли многомиллионные армии и постоянно поддерживать их действия. Такая задача была и остается неосуществимой на нынешнем технологическом уровне. Для сравнения — США перебрасывали вооружённые силы для войны против Ирака на протяжении восьми месяцев (с июля 2002 г. по март 2003 г.). При этом враг заведомо не мог помешать этой переброске и оказать серьезное сопротивление. Тотальная война СССР и США могла сводиться только к обмену стратегическими ядерными ударами для уничтожения ключевых городов друг друга, но такой вариант не позволял конвертировать подобную акцию в политическую победу.

В ситуации системного соперничества США и СССР вынесли свои конфликтные противоречия на периферию. Вопреки расхожим заявлениям о невозможности войн в «ядерный век», в рамках Ялтинского порядка стал разворачиваться тот же процесс, что и в рамках Вестфальского и Венского порядков — переход к серии малых войн на периферии. На смену эталону большой войны и в США, и в СССР пришел эталон конфликта как локального применения силы с целью принуждения противника к компромиссу — более удачному для победителя и менее удачному дляпобежденного. Корейская (1950–1953 гг.), Индокитайская (1964–1973 гг.) и Афганская (1979–1989 гг.) войны можно считать классическими примерами подобных войн. Политически и технически они мало чем отличались от российско-британской «большой игры» XIX в. — воевать без объявления войны.

Войны Ялтинско-Потсдамского порядка делились на три типа:

— эвентуальная ядерная война, которую планировали, но не начинали обе сверхдержавы;

— региональные войны, поддерживаемые обеими сверхдержавами;

— полицейские акции, примерами которых стали однотипные акции США в Гондурасе и Гватемале, СССР — в Венгрии и Чехословакии.

Говоря об этом периоде, я намеренно не использую пресловутый термин «стратегическая стабильность». Во-первых, все наши концепции ядерного сдерживания пока остаются «игрой ума» — размышлениями в категориях «а что будет, если…?». Во-вторых, подобные «стратегические стабильности» легко отыскать в истории и Венского, и Вестфальского порядка. В-третьих, элиты СССР и США старались не допустить эскалации конфликтов, а не найти формы ведения новой войны. Ровно так же вели себя монархи Священного Союза в период 1815–1848 гг. Никакой апробации «стабильности» как прямого шантажа оппонента не было.

Распад социалистического содружества и СССР в 1989–1991 гг. стал аналогом европейских революций 1848–1849 гг. Начинаясь как «демократическое движение», они открыли путь к целой серии войн с участием великих держав на Балканах и на территории бывшего СССР. На этом фоне в мире возродился институт ведения межгосударственных войн. Он, собственно, не исчезал никогда,но теперь приобрел новые формы. Великие (и не очень великие) державы научились обходить Устав ООН за счет института «миротворчества», точнее, «принуждения к миру» (peace-enforcement operations) — за счет права великих держав вводить войска и вести военные действия в странах, переживающих кризис государственности. Первая (1990–1991 гг.) и Вторая (2003–2011 гг.) войны в Персидском заливе, военные операции НАТО в Боснии (1995 г.), Югославии (1999 г.) и Ливии (2011 г.) стали примерами нового типа войн-наказаний неугодных политических режимов.

Середина периода существования Ялтинско-Потсдамского порядка проходит под знаком интенсификации военных конфликтов — точно так же, как это было при Вестфальском и Венском порядках. Соединенные Штаты, провозгласив в 1990 г. курс на построение нового мирового порядка, на протяжении последних 30 лет пытались его реализовывать. Старая модель «оборонительного сдерживания» для построения такого порядка не годилась — нужно было приспособить ее под новое, наступательное сдерживание. Американские эксперты обозначили его термином «принуждение» (compellence). Такой процесс встретил сопротивление со стороны России, КНР, ряда региональных держав и даже некоторых стран ЕС, которые выступали за сохранение основ Ялтинско-Потсдамского порядка. Результатом стала серия военно-политических кризисов, которые несли риск прямого военного конфликта США с Россией и КНР. Конфликты вокруг Грузии (2008 г.), Украины (2014) и Сирии (2011–2017 гг.) поставили вопрос о том, могут ли великие державы напрямую столкнуться на территории подобных государств.

Война в Сирии, возможно, является попыткой найти новую модель ведения войны, в которой великие державы ведут военные действия на локальных ТВД. Такая война выступает своеобразной антитезой «Странной войне» 1939 – середины 1940 гг. Тогда великие державы Европы объявили друг другу войну, но не вели военные действия; теперь великие державы ведут военные действия, но формально не объявляют войну. Впрочем, любители истории вспомнят, что в Средние века института формального объявления войны часто не было, что не мешало странам вести войны.

Будущие войны вполне могут напоминать не мировые войны XX в., а войны раннего Нового времени — те самые, которые мы сегодня называем Тридцатилетней, Семилетней, Десятилетней., Можно сказать, что современный мир напоминает мир 1850-х или 1860-х гг. с его поиском моделей будущих войн.

В этой связи интересно появление термина «гибридные войны». Он основан на идее, что эталоном войн являются мировые войны первой половины ХХ в. Однако большинство войн в истории носили ограниченный характер. Все они представляли собой комбинацию различных действий — от прямых конфликтов армий до использования наемников и повстанческих движений. Гибридные войны — это лишь возвращение к войнам, преобладавшим в прошлых мировых порядках.

Войны 2008–2018 гг. выявили тенденцию «подтягивания» военно-технических средств под ранее сформулированные военные цели. В итоге наземная война между Россией и США, почти невозможная в начале XX в. (что показала неудачная попытка США вмешаться в гражданскую войну в России) и затруднённая в годы холодный войны, через несколько десятилетий может стать технически осуществимой. Соответственно, она может превратиться в политическое искушение, намного более рациональное, чем апокалиптические выкладки 1980-х гг. на тему «ядерного апокалипсиса». Сирийская война, с ее перманентным балансированием России и США на гране прямого столкновения, демонстрирует как раз эту тенденцию. Технически ее подтверждает стремление обеих сторон развивать различные системы ПВО, тактической ПРО, воздушно-десантных сил, способных действовать на значительном удалении друг от друга.

ак видим, Ялтинско-Потсдамский порядок повторяет на новом витке развития путь предыдущих мировых порядков. В начале его существования произошел переход от больших стратегических целей к локальным политическим задачам, от периода тотальных войн — к локальным столкновениям. К середине своего существования Ялтинский порядок вступил в этап интенсификации ограниченных войн, вырабатывая новый их тип. Делая прогноз на будущее, можно предположить, что нас будет ожидать некий масштабный, хотя и ограниченный по целям, военный конфликт — аналог Семилетней войны для Вестфальского и Франко-прусской — для Венского порядков. После этой войны — вершины и тупика ограниченных войн — может наступить затишье, в ходе которого начнется подготовка к будущей борьбе за гегемонию. Сегодня нам трудно представить, что в будущем появятся режимы-ревизионисты, которые пожелают смести привычный нам Ялтинско-Потсдамский порядок. Но точно так же конец соответствующего мирового порядка было трудно представить современникам и очевидцам Вестфальского и Венского порядков. В периоды их расцвета в общественной атмосфере царили, как и сейчас, идеи «отмирания» войн и представления о будущем как «веке прогресса».

Будущая тотальная война не обязательно будет копией Второй мировой войны или выкладками на тему «ядерного апокалипсиса» 1980-х гг. Она может сочетать в себе «стратегию измора» противника с интенсивными военными действиями на определенном ТВД. Опыт Второй мировой войны доказал, что великие державы могут вести тотальную войну без применения оружия массового поражения. Здесь уместно вспомнить интересное наблюдение российского политолога

В.Л. Цымбурского: «Пусть войны типа мировых XX в. трудно представить ведущимися с использованием ядерного оружия. Но разве можем мы то же самое сказать о войнах типа Итальянских или Тридцатилетней, — с относительной редкостью прямых тактических (в том числе, по новым условиям, и ядерно-тактических) столкновений, но при стремлении осуществить большие геополитические проекты методами «измора»? В конце концов достаточно реалистично выглядят войны в оруэлловском «1984», соединяющие «великие цели»… с «измором» и атомными бомбами ранга хиросимской». Вполне возможно, что это и будет сценарием нового мирового тура борьбы за гегемонию.

***

Идеология современного мирового порядка построена на идее, что Вторая мировая — это последняя большая война в истории человечества. Однако такая же идеология лежала в основе Вестфальского и Венского порядков. Наши идеологические баталии вокруг наследия Второй мировой войны мало чем отличаются от баталий вокруг наследия Тридцатилетней и Наполеоновских войн. Все мировые порядки прошли путь от одной тотальной 30-летней войны до другой, которая завершила их существование. Возможно, будущий конфликт отделит наш мир от будущего мира подобно тому, как Первая мировая сделала для нас Венский мир во многом иной и уже не всегда понятной цивилизацией.

Источник://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/kak-vozvrashchayutsya-voyny/