«У меня нет антиукраинских настроений»: боец батальона Прилепина — о «майдане», референдуме в ДНР и боях за Дебальцево

С Александром Писаревским (позывной Саныч) я познакомился в кузове автомобиля, который вёз нас на передовые позиции под Сосновкой. Писаревский худ, но жилист. Он регулярно встревает в какие-то драки и часто выходит победителем, даже когда его противник крупнее и мощнее. Сказывается, видимо, вэдэвэшная закалка. Когда он рассказывает что-то несерьёзное, какую-то «пацанскую» историю, то говорит с мягким южнорусским акцентом, перемежая речь украинскими словами. Когда же разговор серьёзный, изъясняется почти академическим русским языком. Думаю, именно так выглядел бы Григорий Мелехов, будь он нашим современником.

— Ты родом из Макеевки, можно сказать, вырос на бандитских окраинах Донецка. Также знаю, что ты большой поклонник Есенина. Откуда такое нетипичное для Макеевки увлечение?

— Большинство классиков русской литературы давались мне очень тяжело. Есенин — единственный поэт, стихотворение которого мне достаточно прочитать пару раз, и я его запоминаю наизусть.

— Хорошо, в школе ты полюбил Есенина…

— Не в школе, после армии.

— Ты попал в армию сразу после школы?

— Нет. Я закончил девять классов и после этого поступил в Макеевский политехнический колледж. Я учился по специальности «Строительство промышленных гражданских сооружений». Получил диплом и буквально через месяц попал на весенний призыв, мне было 18 лет, пошёл служить в ВДВ (сейчас Десантно-штурмовые войска Украины. — RT). Я делал всё возможное, чтобы попасть именно туда. Лет в десять я посмотрел фильм «В зоне особого внимания», который был снят по заказу Маргелова, главнокомандующего Воздушно-десантными войсками, и ещё тогда решил, что должен служить здесь.

— У тебя не было антиукраинских настроений до того, как началась эта война, верно?

— У меня и сейчас нет антиукраинских настроений. Ничего не имею ни против народа Украины, ни против украинской культуры. Мы — один народ. Русские, белорусы, украинцы — братья, кто бы там что ни говорил. Мне не нравятся украинские националисты, которые кричат, зигуют, славят Гитлера и Бандеру, проводят факельные шествия. Те, кто поддерживает этот кровавый режим, который принёс в мой дом войну.

Я против тех, кого назвали хунтой, кто устроил всю эту бандитскую разборку под видом революции. Переложил из чужого кармана в свой народные деньги. Если взять даже официальные данные, сколько людей принимали участие в «майдане», и сравнить их с общей численностью населения Украины, это даже до одной десятой процента не дотянет. Группка заговорщиков запустила весь этот миф об общенародном «майдане», о героической «небесной сотне», навязала населению нужную им точку зрения. Но и сейчас на Украине осталось множество адекватных людей, которые понимают, что же на самом деле произошло.

— И как ты воспринял «майдан»?

— Двояко. С одной стороны, думал: «Наконец-то начнётся революция». Ещё лет десять назад я говорил, что каждая революция имеет три этапа. Первый — 1990-е, когда развалили страну, ограбили народ, второй начался на «майдане» 2004-го и вылился в итоге в последний «майдан». В 2014-м в Донбассе начался завершающий, третий этап. Его заморозили, но он рано или поздно продолжится и завершится полным обновлением страны. С другой стороны, я воспринял этот «майдан», конечно же, резко негативно, поскольку понимал, что он принесёт радикальные перемены. А у меня была стабильность: зарплаты на заводе мне хватало на всё необходимое.

— Когда в апреле 2014-го начались боевые действия, как ты всё это воспринял?

— Участвовать во всём этом я стал ещё раньше — когда начались первые массовые митинги вокруг облгосадминистрации (ОГА), первый из которых прошёл 23 февраля 2014 года в Донецке. Кто-то даже биты тогда в руках держал, были тогда уже и люди в камуфляжных костюмах, и «беркуты». Присутствовали и действующие на тот момент мэр и губернатор — Александр Лукьянченко и Андрей Шишацкий. Они вышли в толпу, пытались успокоить людей: мол, у Донецкой области достаточно сил, чтобы защититься от всех этих «майданов». Мы их тогда поддерживали. Но потом, когда по донецким телеканалам началась пропаганда в духе «расходимся по домам, никаких митингов больше быть не может, всё хорошо, скоро выборы, будем голосовать за наших замечательных кандидатов в президенты», наши лидеры, которые выдвинулись на этих митингах, приняли решение, что дальше так продолжаться не может. Было понятно: нас сейчас аккуратненько подомнут и тоже в итоге заставят кричать «Слава Украине!» и «Кто не скачет — тот москаль!».

— И ты принимал участие во всех этих митингах и в штурме?

— Да, принимал. Но в первом штурме 4 апреля я не участвовал. О захвате власти речи тогда не шло. Он был для того, чтобы показать, что мы не просто толпа, которая была на февральском митинге, а организованная сила. Через день — 6-го числа — я уже принял участие в захвате, тогда мы баррикадировались, закрывали двери, готовили средства обороны. Этот день можно считать днём основания ДНР. Мы каждый час тогда ждали штурма. На самом деле спецназ легко мог бы подавить восстание в Донецке. Почему этого не произошло, для меня до сих пор загадка. Может, крови тогда ещё не хотели…

— Можно сказать, что с 6 апреля до 11 мая, дня референдума, был период становления республики?

— Пожалуй. Подготовка к референдуму — колоссальная работа. Мы одновременно защищали областную городскую администрацию, которая тогда была и казармой, и центром управления, и призывным пунктом. Я договаривался с руководством моей школы о проведении референдума, потом распечатывал бюллетени и доставлял их в школу через чёрный ход.

С местными трудовиками и физруками сколотили будки для голосования, столы снесли в спортзал. Эта школа тогда стала местом сбора сочувствующих идее независимости, все помогали как могли. Все тогда были воодушевлены. Все, кто не потерял способности критически мыслить, приняли участие в этих событиях. Тогда ещё наша, республиканская, пропаганда не работала, но все тогда были мотивированы и без этого.

— В Донецк же привозили ультрас, правых, членов националистических группировок?

— Конечно. Но до облгосадминистрации они не доходили. Приезжали маленькими группами для проведения пропаганды, для устрашения и уличного террора. До сих пор в сети есть видео, где ночью на набережной Кальмиуса в Донецке группа из полутора десятков молодых людей, вооружённых кастетами и битами, пыталась заставить проходившего мимо студента кричать «Слава Украине!». Он отказался, а они просто взяли его и сбросили в реку. Узнав об этом, мы решили, что надо действовать контрударом, причём очень быстро, пока эти разрозненные группировки не стали такой же силой, как мы.

— Как это происходило?

— Точно так же, как и на «майдане». Только они дрались уже не с «Беркутом», который только защищался, а с нами, то есть такими же, как они — с палками, со щитами, с цепями. По телевизору они выглядели очень крутыми: беркутовцы горят, они там прыгают с цепями. А в Донецке, когда они столкнулись с противником, который отвечает, они повели себя достаточно трусливо. Они стояли и кричали «Слава Украине!», а мы просто с криком «Ура!» бросились на них. Разогнали первые ряды, затем началась перестрелка шашками дымовыми, а потом они кинулись врассыпную. С нашей стороны без особых потерь обошлось. Тех, кто задержался, мы привели на площадь Ленина и провели первый парад «военнопленных».

— Как проходил референдум?

— Как праздник! Мой отец тогда сказал, что не видел столько людей на выборах со времён Союза. Люди играли на баянах, на гитарах, все были нарядно одеты. Чувствовалось общенародное ликование.

— В это время в Славянске уже шли бои?

— Конечно. Здесь население ещё не понимало, что происходит, хотя Славянск и не так далеко. В ОГА мы подготавливали и отправляли подразделения на Славянск. Вооружали, амуницию выдавали — всё это приходило от местных частей, которые находились на территории бывшей Донецкой области.

— Когда ты принял решение пополнить ряды ополчения?

— В ОГА мы осознавали, что назад дороги нет, что жребий брошен. Всё. И надо было определяться с будущим. Наш коллектив, который находился в левом крыле третьего этажа здания облгосадминистрации, тогда решил создать своё подразделение. Видя, что мы очень дружны и что у нас есть оружие, к нам люди стали подтягиваться.

— Как у вас получилось добыть оружие?

— В 95-й аэромобильной бригаде. Как раз в той, где я проходил срочную службу. На Славянск шли два бензовоза через территорию Ясиноватой. Мы взяли один «флобер» (мелкокалиберный револьвер, 4,5 мм. — RT), два травмата и четыре коктейля Молотова. У нас было две машины и восемь человек. Их же было четыре человека с автоматами — рядовые, контрактники и один офицер с пистолетом Макарова. Мы их перехватили, подрезали, угрожая травматами и коктейлями Молотова, вынудили сдать оружие. Досталось четыре автомата Калашникова складных, по четыре магазина дополнительных было у каждого. И один ПМ с двумя магазинами.

— И какова судьба этих пленных?

— Мы их не трогали. Просто вынудили сдать оружие и уехали. Нам достался Ясиноватский блокпост, который оборонял прокиевский кировоградский «Беркут». Мы взяли всех на прицел, но они никак на это не отреагировали, просто сказали: «Ребята, подходите, давайте поговорим». Они сказали, что они сами за ДНР, что Кировоград не поддерживает «майдан», при этом у них там семьи. Сказали, мол, «рядом с вами не встанем, но хорошо, вы нас победили, разоружили и выгнали». Потом они уехали. Так мы захватили Ясиноватский блокпост, организовали там всё, натаскали мешков с песком. Затем нам подкрепление прислали в виде «беркутов» донецких.

— Какие были задачи у этого блокпоста?

— Досмотр транспорта, сдерживание вражеских сил, недопуск их на территорию Донецка. В тот период мы изъяли достаточно много оружия у мирного населения. Нас там было двенадцать человек, по шесть на каждую сторону. Ещё у нас уже тогда была радиостанция, и мы прекрасно слышали вражеские переговоры. Мы понимали, что они где-то рядом, что у них есть техника и много оружия. Кстати, они даже не потрудились поменять позывные. Как были Пастор, Якир, Коробочка, Вышка, так и остались. И я прекрасно понимал, что они хотят друг другу сказать. Так что мы были под их постоянным наблюдением, и мы знали об этом. Тогда они по гражданке, немалыми силами пробивались в Донецк.

— То есть уже тогда в Донецке были силы врага?

— Да, те, кто проник в обход наших блокпостов. Так вот, оружие было необходимо и в Донецке. Для очистки зданий и для борьбы с мародёрами. Мародёрство мы тогда на корню пресекали, но этим, справедливости ради скажу, занимались и наши подразделения. Все же за разным в ополчение приходили. Конечно, большинство идейных, но, как известно, в каждой бочке мёда есть и ложка дёгтя… Так мы и держали блокпост до 26 мая.

— Тогда началась битва за аэропорт?

— Да. Это было, наверное, часов в восемь-девять утра. Мы ждали смену. Помню, только заварил кофе. И совершенно неожиданно метрах в двухстах — трёхстах от нас взлетели около 15 вертолётов. Как пассажирских Ми-6, Ми-8, так и боевых Ми-24. Я этот стаканчик с кофе, наверное, никогда в жизни не забуду.

— Было страшно?

— Был шок. Никто не ожидал, что вертолёты находились в такой близости от нас. И никто из местных жителей нас не предупредил, что они там есть. Хотя к нам относились все очень дружелюбно. Постоянно из Авдеевки привозили еду, кофе и чай. Кормить кормили, а про вертолёты ничего не сказали.

— Наверное, это всё воспринималось как игра? Ну вертолёты и вертолёты. Они не ассоциировались с врагом…

—Думаю, да. Ведь местные нас предупреждали обо всём.

— А что было после того, как взлетели эти вертолёты?

— Они полетели в сторону донецкого аэропорта. Боевые вертолёты открыли по нему огонь. Я тогда впервые всё это видел. Было очень страшно. Это был, по сути, мой первый день войны. Приняли бой первая и вторая рота батальона «Восток». Тогда мы потеряли очень много людей.

Вертолёт разбомбил целый КамАЗ с подкреплением. За первый час боя только с нашей стороны было 250 погибших. Мы потом узнали, что более месяца в подвальных помещениях аэропорта проживали больше тысячи украинских военных, вооружённых до зубов. И никто из персонала аэропорта об этом не знал.

— Насколько я знаю, этот аэропорт — стратегический, там было много подземных коммуникаций, которые рассчитаны даже на случай ядерной войны. И поэтому, в принципе, ничего удивительного, что его так долго не могли взять…

— Так оно и было. И танки даже оттуда стреляли. Там и запасы еды, и автономная вентиляция была. Когда мы заняли наземную часть аэропорта, мы пытались их даже затопить. Бесполезно. Советские инженеры же строили. Позже я видел чертежи угольных шахт: всё же перекопано под Донецком, ещё с царских времён шахты разрабатывались. Из аэропорта есть выходы даже на Славянск и на Волноваху. Украинцы могли прямо под землёй ротировать войска без проблем.

— Как ты получил ранение?

— Когда нас обстрелял танк, я получил первую контузию. К тому же меня взрывной волной выкинуло в окоп, а он оказался чересчур глубокий. Я сломал колено.

— И ты всё равно продолжал командовать взводом?

— Да, но тогда я ещё и не понимал, что там перелом — просто опухло и болело сильно.

— Кто был у тебя в подчинении? Не было проблем с дисциплиной?

— Командиров выбирали голосованием, все единогласно за меня проголосовали и поэтому слушались беспрекословно. В подчинении были казаки. Большая часть макеевских и дончан. От 18 и до солидного возраста. Служили даже отец с сыном.

— Про казачество в Луганске и в Донецке много ходит слухов, порой не очень приятных. Будто они мародёрстовали, будто имущество отбирали. Было ли что-то подобное у тебя?

— Я ничего такого не видел. Наоборот, могу сказать о казачестве много хорошего. Например, было 17 бесплатных социальных столовых по всей территории ДНР — от Дебальцева и до Донецка. И всегда людям помогали без проблем, даже совершенно посторонним. Поэтому до сих пор, даже на 9 Мая, когда после официальной части парада казаки проходят маршем, люди до сих пор дарят им цветы и говорят спасибо.

— На вверенной вам территории казачество следило за порядком?

— Само собой. На тот момент отлавливали даже коррумпированных милиционеров, которые, бывало, вымогали взятки.

— Получается, казачество было благом для Донбасса?

— На том этапе войны казачество было просто незаменимым. Очень многим помогли, многих спасли. В некоторые места скорая отказывалась ехать — боялись обстрелов. А мы ездили, до больницы людей довозили. Мы гуманитарную миссию выполняли, а потом ещё и в бой шли.

— Расскажи про Дебальцево.

— Это был где-то февраль 2015-го. У нас там были задачи по штурму высот, которых вокруг Дебальцева очень много. От одной к другой мы пробивались порой с боями, под артиллерийским огнём и даже под «градами». Но, в принципе, особых трудностей не встречали. Украинцы тогда из Дебальцева убегали — мы же их в котёл загоняли. Некоторые оставались. Может, поверили в обещания командования разблокировать котёл и оставались выполнять приказ по обороне высот. Боекомплекта у них уже и не было, они были измотаны и обескровлены. Мы продвигались пешком, если из их окопов начинали стрелять, мы их накрывали шквальным огнём. Многие из них погибали, другие сдавались в плен. А у нас ещё и поддержка танков была. Эту операцию мы закончили в течение недели.

— А после Дебальцева?

— После Дебальцева моё раненое колено напомнило о себе, я начал хромать и перевёлся в личную охрану к нашему начштаба. А примерно через месяц нас разоружили. И я тогда решил, что война для меня закончилась. Началась гражданская жизнь. Поехал в Россию на заработки, на стройку.

— Но сейчас ты служишь в 4-м РШБ полка специального назначения. Что тебя подвигло вернуться на службу?

— С работой у меня не очень хорошо получалось. Решил опять пойти на службу. Всегда хотел познакомиться с Прилепиным, да и комбата нашего я знаю ещё с 2014 года, познакомились с ним в Луганске. Непосредственно в регулярную армию ДНР я бы уже не пошёл. А в 4-й РШБ я пришёл целенаправленно к комбату и замполиту, хотелось служить под их началом.

— Многие выбрали для себя другой путь в этой войне. Они не пошли ни защищать республику, ни воевать, многие просто убежали. Что тебе мешало взять и уехать?

— Совесть. Бабушка — ветеран войны, и все деды мои воевали. Я не мог поступить иначе. Если над домом нависла беда, с ней надо бороться, а не поджимать хвост и убегать. Если я сменю место жительства, то это будет моё решение. Никто меня отсюда не выгонит. Мне ещё бабушка рассказывала, как во время Великой Отечественной бандеровцы чудили.  Для меня это неприемлемо. Пусть у себя там порядок наводят, а мы в своём доме сами разберёмся. Если бы я в 2014 году уехал, то я бы себе этого не простил.

— Но перед войной были ситуации, когда ты общался с украинскими националистами и даже дрался с ними в одном строю…

— Субкультурная тусовка. А когда вопрос встал уже серьёзно, я поступил как любой нормальный, здравомыслящий русский человек. Когда война начиналась, уже не до шуток стало.

— Тяжело было стрелять в человека? Видеть его и понимать, что ты его сейчас убьёшь?

— Первый стрелковый контакт у нас был на довольно большом расстоянии. Не осознаёшь, что происходит. А потом это уже входит в привычку. Звучит страшно, но это так. Выполняешь просто свою задачу. Не более.

— Ты сталкивался со своими армейскими друзьями, которые после начала войны оказались по другую сторону линии фронта?

— Одному даже ногу прострелил. Это было на Песках, мы приезжали в качестве подкрепления к командиру с голливудским позывным — Клуни. И тогда на прицеле я увидел своего сослуживца, с которым в армии даже братались. Набили себе одинаковые татуировки на плече.Я, конечно, полностью не уверен, что это был он. Но тогда я выстрелил, попал ему в ногу, а потом в соцсетях видел, что у моего бывшего товарища тоже было ранение в ногу, в то же место. Честно говоря, рад, что не убил его тогда. Он потом не вернулся в зону АТО, потому что по здоровью не проходил.

— Можно было вообще избежать этой войны?

— Достаточно было отдать приказ «Беркуту» разогнать «майдан». И всё бы улеглось. Там было-то несколько сотен человек. Не было бы никакого переворота. Просто Янукович испугался, не взял на себя такую ответственность.

— Что ты будешь делать после войны?

— Честно говоря, после войны я себя военным не вижу. Там посмотрим, в какое русло жизнь повернётся. Женюсь, будут дети. Всю свою энергию буду им дарить. Я бы, наверное, попытался открыть своё дело, бизнесом занялся. Торговлей. Почему нет?

Точка зрения героев материала может не совпадать с позицией редакции.

Источник RT

Подписывайтесь на каналы сайта «КУЛИКОВЕЦ»

в  Telegram

в  ВКонтакте

в  Одноклассники

в Facebook

в Twitter