Алексей Череватенко.Небо Одессы 1941-й.Часть 3 | Куликовец

Алексей Череватенко.Небо Одессы 1941-й.Часть 3

Глава VI.

Виктория — значит победа

К концу июля Молдавия и все Заднестровье были оккупированы, фронт приблизился к Одессе. Два истребительных и один бомбардировочный полки 21-й смешанной авиадивизии отходили вместе с войсками Южного фронта на восток.

К 13 августа ценой больших потерь противнику удалось потеснить наши войска на правом фланге обороны и выйти к черноморскому побережью в районе села Аджиаски восточнее Тилигульского лимана. В результате этого Одесса оказалась окруженной неприятельскими войсками с суши.

69-й истребительный авиаполк, вошедший в состав Приморской армии, стал в сущности единственной авиационной частью, которая защищала небо Одессы, если не считать морской эскадрильи тихоходных самолетов МБР-2 под командованием майора Чебаника. Вначале эта эскадрилья имела около десятка боевых машин, летавших на задания под нашим прикрытием, но вскоре почти все они вышли из строя. Между тем противник наседал, и мы остро ощущали на себе его численное превосходство. Трудности усугублялись еще и тем, что группа летчиков второй и третьей эскадрилий в течение первого месяца находилась на правом берегу Днестра, на так называемых аэродромах подскока, откуда они наносили удары по войскам противника, пытавшимся переправиться через Прут.

Аэродромы-пятачки, где стояли замаскированные истребители, находились буквально в нескольких километрах от линии фронта. Можно представить себе, в каких условиях приходилось нашим ребятам выполнять боевые задания. Но они хорошо справлялись.

Тройка лейтенанта Михаила Гулибина — сам Гулибин, Николай Никонов и Михаил Твеленев — получила приказ разбомбить переправу, возле которой скопилось много войск и техники противника. Под сплошным огнем зениток наши летчики сделали несколько заходов, но тут из облаков вынырнула восьмерка «Мессершмиттов». Силы оказались неравные, и неизвестно, чем бы закончился бой, не подоспей на помощь Гулибину тройка МИГ-1 из нашей же дивизии. Фашисты потеряли в этом бою два самолета. Боевое задание было выполнено: мост разрушен, движение войск противника на несколько часов приостановлено.

Второе звено под командованием лейтенанта Дмитрия Иванова до последних дней охраняло переправу наших войск в районе Бендер. В непрерывных боях летчики третьей эскадрильи сбили пять бомбардировщиков и один истребитель, но и сами понесли потери. Геройской смертью погиб Борис Карпенко. Были сбиты в бою машины Алексея Филиппова и Николая Хомякова. Летчикам удалось спастись — они выбросились с парашютами.

Я был свидетелем гибели еще одного нашего летчика. В тот раз по заданию командира авиадивизии полковника Д. П. Галунова привез в Тирасполь почту. Едва зарулил самолет, как над головой со свистом пронеслась четверка «Мессершмиттов», поливая огнем стоянки и сбрасывая бомбы-«хлопушки». Противник пытался блокировать аэродром, чтобы дать возможность своим «Юнкерсам» нанести очередной удар по бендерскому мосту. Тройка Иванова немедленно поднялась в воздух. Предположения подтвердились: вражеские бомбовозы вскоре появились над целью. «Ястребки» дружно атаковали врага. Завязался бой. Вдруг кто-то из техников воскликнул:

— Иванов! Кажется, Иванов горит!

Объятый пламенем самолет беспорядочно падал, а мы кричали, не помня себя:

— Прыгай, Димка, да прыгай же!

В ту же секунду от горящей машины отделился темный комок, он стремительно приближался к земле и скрылся за верхушками тополей. К сожалению, парашют не раскрылся. Деревья смягчили удар, но у Иванова оказались перебиты обе руки, он скончался.

Летчики выполнили свою задачу, ни одна бомба не упала на мост, пока последний советский воин не переправился через реку.

А тем временем у села Парканы, выше по Днестру, авиаторы из подразделений, оборонявших столицу Молдавии Кишинев, с таким же мужеством сдерживали натиск врага, который рвался к Одессе.

К концу июля, когда весь полк уже собрался вместе, мы недосчитались пятерых наших боевых товарищей: Ивана Рожнова, Федора Шумкова, Бориса Карпенко, Дмитрия Иванова, Алексея Симкина. Несколько раненых товарищей тоже выбыли из строя. Значит, на каждого из нас увеличивалась нагрузка, число вылетов. Бои вели чаще всего в меньшинстве и только благодаря мастерству, взаимной выручке мы выходили победителями. Маленькие «ишачки» храбро противостояли «Мессершмиттам», не раз вступали в смертельную схватку с бомбовозами, громили врага на земле. Смелости советским летчикам не занимать, мы были сильны верой в правоту святого дела освобождения родной земли.

Обстановка с каждым днем усложнялась. 5 августа 1941 года Ставка Верховного Главнокомандования дала директиву Главнокомандующему Юго-Западным направлением Маршалу Советского Союза С. М. Буденному: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот».

Для летчиков наступила пора особенных трудностей. Пополнения не было, материальная часть давно не обновлялась. А тут еще организационные перестановки. В первой половине августа майор Марьинский передал командование авиачастью майору Шестакову. Новый командир установил прочные связи с зенитчиками, службой ВНОС, связистами. С комиссаром Верховцом они быстро нашли общий язык, что, как известно, имеет большое значение для успешной боевой работы, Своими характерами они словно дополняли друг друга: горячий, порой даже вспыльчивый Шестаков и спокойный, уравновешенный Верховец. Шестакова, к тому же, располагало к комиссару то обстоятельство, что Верховец великолепно знал технику, мог наравне с командиром повести группу в бой.

И забурлила, заработала творческая мысль. Вблизи главного аэродрома был создан ложный: расставили фанерные макеты самолетов, соорудили временные постройки. И противник не раз попадался на эту удочку.

По инициативе инженера полка Николая Яковлевича Кобелькова была увеличена огневая мощь И-16. Вместе со своими товарищами — инженером по вооружению Иваном Андреевичем Орловым, заместителем по эксплуатации Петром Константиновичем Спиридоновым, оружейниками Иваном Жуком и Владимиром Кашперуком, техниками Дмитрием Кислягиным, Григорием Вихоревым, Алексеем Буланчуком они пристроили к плоскостям истребителей систему подвесок для реактивных снарядов и авиабомб. Новшество поначалу встретили настороженно, но первые же полеты рассеяли сомнения: система действовала безотказно, боевая мощь самолета увеличивалась в два раза.

Молодой командир полка предложил новую тактику ведения воздушного боя: мы стали располагать свои машины «этажеркой», то есть двумя-тремя ярусами по высоте, что позволяло полной мерой использовать все лучшие качества наших самолетов в боях против «Мессершмиттов», превосходивших И-16 по вертикальному маневру и скорости.

Весной сорок третьего года в воздушных боях на Кубани летчики успешно использовали наш опыт и добились блестящих побед. Да и на других фронтах шестаковская «этажерка» была чрезвычайно популярна, о чем рассказывали позже в своих воспоминаниях многие выдающиеся авиационные командиры.

Много помогал нам разбор каждого боя, будь он удачным или неудачным, обсуждение тактических приемов противника. И всякий раз, когда мы собирались на такое занятие, командир и комиссар были рядом.

Николай Андреевич Верховец не упускал случая, чтобы поднять боевой дух авиаторов. Время было тяжелое, с фронтов поступали неутешительные сводки. И почти каждый в душе переживал свое личное горе: у одного без вести пропали родители, у другого брат был ранен и навсегда остался инвалидом, а третий потерял любимую девушку. Кто поможет им, кто утешит, кто обнадежит и поведет в бой?

Большую работу проводил и комиссар эскадрильи Куница. Однажды после разбора боя уселись мы с ним в тени, под акацией. Начал Семен Андреевич издалека: о моей комсомольской юности, о семье, товарищах. Человек он новый, еще не успел присмотреться к каждому. А до его прихода я временно исполнял обязанности комиссара эскадрильи. К тому же я, можно считать, ветеран полка, знаю людей.

— В партии ты давно? — поинтересовался Куница.

— Два года.

— Прекрасно! У нас большинство летчиков — коммунисты, да и комсомольцы крепкие парни, положиться на них всегда можно.

Я рассказал о тех, с кем летал на боевые задания, — Алелюхине, Шилове, Маланове, Тараканове, Королеве. Комиссар внимательно слушал, изредка задавая вопросы. Потом сказал:

— Ты коммунист и должен разъяснить другим обстановку. Нам сейчас неимоверно трудно. Одесса блокирована, единственная связь с Большой землей море. Некоторые наши товарищи приуныли… А нам нельзя распускаться, нельзя падать духом. Иначе — какие же мы бойцы?

Если бы меня спросили сейчас, какая наиболее яркая черта была присуща характеру Семена Андреевича, я бы, не задумываясь, ответил: любовь к человеку. Мы никогда не видели Куницу одного, он всегда был в окружении летчиков, всегда готов был идти навстречу, помочь в любой беде. Он умел поддержать в тяжелую минуту человека, зажечь в нем огонек надежды, вселить уверенность в будущем. С ним всегда делились самым сокровенным.

Нравилась в Кунице и его жажда летать. Однажды жарким августовским полуднем я лежал в тени деревьев, на мягкой душистой траве в ожидании сигнала на вылет. Мимо по тропинке, чуть пошатываясь от усталости, прошел Семен Андреевич. Я окликнул его.

— А-а, это ты, старший лейтенант, — сказал комиссар, опускаясь на траву рядом. — Драка была настоящая, а вот результаты плохие, — огорченно протянул он. — Результат — ничья…

Он сломал с куста упругую веточку и стал рисовать на земле схему боя: положение противника и наших самолетов, с какой стороны и под каким ракурсом велась атака. — Все дело в том, что я был ведомым, — с сожалением произнес Куница. — Будь я ведущим, ей-богу, действовал бы решительнее. Надо навязывать свою волю противнику.

Эту мысль комиссар повторял часто и на разборах, партийных собраниях, в личных беседах с летчиками. А в тот день комиссар неожиданно перевел разговор на личную тему. Строго отчитал меня за то, что я все еще тянул с отправкой семьи в тыл.

Уже многие офицеры позаботились об этом. Некоторые жены решили не оставлять мужей и делить с ними все тяготы военного времени. Отказывалась покидать Одессу и моя Валентина. Мне стоило больших трудов уговорить ее. С Борисом Леонтьевичем Главацким, пропагандистом полка, на которого была возложена ответственность за доставку семей в порт и устройство их на корабль, мы договорились, что моя семья должна быть отправлена немедленно. Документы были оформлены.

Пароходы, несмотря на частью бомбежки, уходили регулярно. Однако мне не пришлось заниматься отправкой семьи: в тот день нас разбудили по тревоге в четыре часа утра. Весь полк готовился подняться в воздух: ожидался массированный налет противника на город и порт.

Едва добежали до стоянок, как услышали монотонное гудение вражеского разведчика, он пролетел южнее аэродрома. Появился разведчик — жди налета, это уж закон.

Сидим в кабинах, ждем. Наконец, ракета рассекла небо. Взлетаем один за одним, набирая высоту. Кружим над городом, заливом. Но противник не показывается. Может быть, это уловка, рассчитанная на то, что, израсходовав горючее, мы вынуждены будем возвращаться, а немец, гляди, тут как тут,..

Но вот прозвучала команда Шестакова:

— Приготовиться!

Сделав правый разворот, я заметил в яснеющем небе двенадцать «Юнкерсов», они шли вдоль берега на высоте около двух тысяч метров, курсом на порт. Выше над ними кружили, словно купаясь в первых лучах солнца, девять «Мессершмиттов». Их двадцать один, нас всего восемь, остальные ждут сигнала на аэродроме.

Майор распределил силы следующим образом: пятерка завязывает бой с «мессерами», сковывает их, а тройка во главе с ведущим обрушивает удар по «Юнкерсам».

При таком численном превосходстве противника мы вели бой впервые. Минут пятнадцать-двадцать над заливом продолжалась беспрерывная пальба. Вражеские бомбардировщики в который раз заходят на цель, но тройка Шестакова сбивает их с курса. Используя преимущества в высоте, длинной очередью поджигаю «мессера». Он задымил и круто пошел на снижение.

Представьте радость летчика, впервые одержавшего победу.

— Сбил! Сбил!! — кричу от восторга, и мне хочется, чтобы это услышали все.

Второй самолет подбил Елохин. Вражескую машину поглотили морские волны неподалеку от Воронцовского маяка.

Выхожу из атаки и вижу: майор Шестаков врезается в самую гущу вражеских бомбардировщиков. Черные сосульки отрываются от плоскостей «Юнкерсов», падают в воду, вздымая высокие фонтаны. Бомбы рвутся на пирсе и дальше, между портовыми строениями. Иван Королев сорвался в штопор, а два «мессера» пытаются прикончить его. Сердце мое замирает: спасти машину и себя в таком положении шансов мало. Но тут происходит чудо: Иван выравнивает самолет и сам устремляется в атаку. Аи да Ваня! Мастер высшего пилотажа!

Помощь нам не потребовалась. Справились сами, сбили две машины, сами потерь не понесли. Приземлились, оглядываем друг друга, словно сто лет не виделись. Живы, черт побери! А ведь кое-кто мог бы уже быть гостем Нептуна…

«Старики», как называли двадцатипятилетних, хвалят молодых — Засалкина и Осечкина. Смело действовали ребята, не растерялись. По оценке Шестакова, никто в грязь лицом не ударил. Похвалу от командира приятно услышать, мне особенно: сбил первого «мессера». Пусть эта скромная победа будет в честь рождения сына, названного по предложению товарищей Виктором. Виктория значит победа! Все мы чувствовали себя в этот день победителями: звонили из штаба армии, поздравляли друзья-зенитчики.

Меня встречает мой неизменный помощник Алексей Филиппов. Лицо встревоженное. Показывает в сторону соседнего капонира: «скорая помощь»… Спешу туда. На пожухлой траве сидит Иван Королев, бледный, как бумага. Фельдшер Лена Семенова пытается стащить с его ноги сапог. Подбегает доктор Шаньков и решительно разрезает голенище ножницами.

— Ранен, Ванюша? — задаем бессмысленный вопрос, ведь и без того ясно.

— Новенькие сапоги угробили, — говорит Королев, морщась от боли. — Ведь только-только получил у интенданта…

— Ногу жалей, сапоги будут, — ворчит доктор Шаньков.

Ивану помогли встать, но ехать в санитарной машине он отказался категорически. Держа в одной руке разрезанный сапог и припадая на забинтованную левую ногу, он пошел в окружении товарищей, рассказывая им подробности боя.

Был ранен и Алексей Алелюхин. Однако опасаясь, как бы его не госпитализировали, он пошел на хитрость. В санитарной части попросил сестру сделать тайком перевязку и молчать. Но кто-то заметил у Алексея на гимнастерке пятна крови. Дошло до Шестакова, и Алелюхина отчитали за попытку скрыть ранение.

Летчики живо обсуждали результаты боя. В центре внимания был, конечно, Королев. Он проявил все качества отличного летчика; волю к победе, хладнокровие, выдержку.

Командир полка не совсем доволен, ругает наблюдателей:

— Близорукие они, что ли? Не замечают противника, опаздывают с информацией. Ведь достаточно было подняться на каких-нибудь пять минут раньше, и бой закончили бы с лучшими результатами.

Досталось и нам: огонь вели с дальних дистанций, попусту тратили боеприпасы, Не было четкого взаимодействия, самолеты иногда далеко отдалялись один от другого. Отдельно Шестаков отметил мастерство молодых летчиков.

День ото дня наша жизнь осложнялась. Противник почти круглосуточно вел воздушную разведку, все ощутимее становились потери летного состава. 23 августа в неравном бою над городом погиб Иван Засалкин. Был ранен и выбыл на некоторое время из строя Петр Осечкин. Теперь можно только удивляться, как мы ухитрялись сдерживать бешеный напор врага. И авиация, и пехота фактически дрались на пятачке, зажатые с трех сторон. Причем, пятачок непрерывно сужался. Если к концу июля Приморская армия занимала оборону по реке Днестр, от Тирасполя до Днестровского лимана, то 10 августа передний край проходил по рубежу Коблево — Александрова — станция Буялык — Каролино-Бугаз. Не успеешь подняться с аэродрома, как сразу оказываешься на территории, занятой противником. По дорогам идут автомашины, обозы, кавалерия, пехота. По показаниям пленных, на 7-8 августа гитлеровское командование намечало массированный налет на Одессу, после чего должно было начаться наступление. На десятое августа назначался парад гитлеровских войск.

Парад был перенесен на 20, потом на 25 августа и еще раз — на 1 сентября. Но он так и не состоялся. Наш полк наносил по войскам врага мощные штурмовые удары, тем самым срывая замыслы противника.

Большие потери понесли гитлеровцы на переправе возле города Дубоссары. Операцией руководил старший батальонный комиссар Верховец. Она тщательно готовилась и была рассчитана на внезапность. На маршруте мы не встретили самолетов противника, но когда над тихим молдавским городком пошли на снижение, земля словно ощетинилась против нас. Казалось, стрелял

каждый куст, каждое деревцо. Белые шапки разрывов сплошь усеяли небо. Тут уж некуда сворачивать, увертываться.

Под крутым углом бросаем машины на цель. Снова набираем высоту, снова удар. По команде ведущего переходим на штурмовку с бреющего полета. Теперь зенитные снаряды не опасны, они рвутся выше. Еще и еще раз атака и сигнал: «Заканчивай!»

Курс на базу. Вдруг замечаю, планирует на посадку наш «ястребок». Оглядываюсь вправо, влево: все мои ребята на месте, вижу по номерам машин. Кто же пострадал?

Тем временем подбитый самолет исчез из виду, видимо, приземлился. Хорошо, если дотянул до своей территории, если не взорвался при посадке… Рельеф здесь сложный, сплошные овраги, балки, холмы…

Мысль о пострадавшем «ястребке» не дает покоя, наверное, его все заметили. На аэродроме, едва успеваю выключить мотор, мои неизменные помощники Алексей Филиппов Изот Фитисов тут как тут;

— Товарищ старший лейтенант, а капитана Голубева где оставили?

Значит, это Николай Голубев… Тяжелая потеря. И хотя понимаешь, что ты здесь ни при чем, на то и война, чувство такое, будто ты лично виноват в случившемся.

Верховец докладывает командиру полка, голос его звучит устало и глухо. Мы дополняем ведущего: столько-то сожжено танков, автомашин, разбито орудий, уничтожено живой силы… Цифры, разумеется, условные, но главное: полк выполнил задание командования оборонительного района, задержал переброску войск неприятеля на левый берег Днестра.

Шестаков благодарит за выполнение приказа. Отличившиеся будут представлены к правительственным наградам. Но кто сейчас думает о наградах, капитана Голубева вернуть бы…

— Череватенко! — подзывает меня майор. — Давай-ка по карте покажи хотя бы приблизительно район, где приземлился Голубев.

Мы садимся на траву, раскладываем карту. Шестаков, вдруг резко повернувшись, обращается к начальнику штаба:

— Свяжитесь со штабами пехотных частей. Если Голубев сел на своей территории, они должны знать… Будем надеяться, — это майор уже мне говорит.

Я иду немного отдохнуть и привести себя в порядок. Ко мне подстраивается комиссар эскадрильи Куница.

— Семью-то отправил? — спрашивает он.

Да меня и самого это обстоятельство неотрывно тревожит. Но полеты не оставляют ни минуты свободного времени. Так складывается обстановка, что и на следующий день снова подъем до рассвета, даже позавтракать не успели. Инженер эскадрильи Петр Федоров торопит механиков, заставляет оружейников еще раз проверить оружие. Все готово, остается получить инструктаж от командира полка. Шестаков после вчерашней потери как-то притих, побледнел. Просит вынуть из планшеток карты.

— В западном секторе обороны фашисты не дают нашим поднять головы. Командир дивизии генерал-майор Воробьев просит помощи. — Он помолчал, оглядывая нас.

— И вот еще что… Будьте осмотрительны, «мессеров» там чертова тьма… Вопросы есть?

На подходе к переднему краю встречаем шестерку вражеских истребителей. Странно, они развернулись и ушли. Преследовать их мы не стали, поскольку у нас иная задача. Через несколько минут новая встреча: два «Мессершмитта-110» с бреющего обстреливают дорогу, по которой движется к передовой наш обоз. Пытаемся взять противника в клещи, и он улепетывает. Проходим вдоль линии фронта. Из окопов бойцы приветственно машут нам пилотками.

Однако поведение вражеских летчиков остается загадкой. Обычно они лезут на рожон, а сегодня почему-то пассивны. По возвращении докладываю командиру полка. Шестаков высказывает предположение: видимо, готовится наступление, поэтому авиация ведет усиленную разведку, не вступая в бой.

Мне предстояло снова лететь в составе группы под командованием комиссара эскадрильи Куницы. Поэтому я наспех перекусил и прилег в посадке отдохнуть. Незаметно погрузился в сон. Проснулся от громких криков. Гляжу на часы — пора. Семен Андреевич с крыла машет рукой:

— Поторопись, вылетаем!

Надеваю парашют, ищу глазами Филиппова. Вижу, он спешит через взлетную полосу, в нарушение всех правил.

— Командир приказал лететь на вашей машине Григорию Сечину, — говорит он запыхавшись. — А вам отдыхать. Предстоит ночной полет.

Снимаю парашют, передаю машину:

— Лети, дружище, ни пуха, ни пера…

Григорий весело чертыхается.

Сидим на краю кукурузного поля, шестерка Куницы улетает вслед заходящему солнцу. Конечная их цель — Раздельная, где шли тяжелые наземные бои, где кишмя — кишели «мессеры».

Летний вечер долог, и хотя огненный шар солнца давно скрылся за верхушками леса, еще совсем светло. Мы нетерпеливо поглядываем на юго-запад. Пора бы возвратиться Кунице… Мысленно мы там, над станцией, вместе с шестеркой. Только бы возвратились, только бы дотянули…

Вот доносится еле различимый гул. Мы вскакиваем, вытягиваем шеи.

— Наши! — объявляет Михаил Шилов,

— Наши, наши! — слышны радостные возгласы.

На фоне перистых облаков, освещенных золотистым закатом, отчетливо вырисовываются знакомые силуэты. Пересчитываем: кажется, все… Нет, не все.

— Одного нет, — говорит начальник отдела кадров капитан Нетривайло. Может быть, отстал?

— А может, сел на вынужденную? — высказывает кто-то предположение.

Группа между тем делает круг над летным полем, и теперь уже не остается сомнений: одного нет.

Шестой был сбит над Раздельной.

Глава VII.

Пароходы идут на восток

Многие из нас, если не сказать — все, ждали в ближайшее время решительного перелома в ходе войны. Эта вера особенно окрепла после выступления Сталина по радио 3 июля. Печать сообщала о налетах советской авиации на Берлин и другие промышленные и политические центры государств гитлеровской коалиции. Эти короткие информации становились темой для митингов и собраний.

Много ходило и всяческих слухов, не подтвержденных никакими достоверными источниками. Люди выдавали желаемое за действительное: будто бы на севере наши высадили большой морской десант, а где-то наша Красная Армия прорвала линию фронта и сейчас воюет на вражеской территории…

Но проходили дни, недели, месяцы, а желаемых перемен на фронтах не наступало. Напротив, положение все ухудшалось. Враг наступал на Москву, создал угрозу блокады Ленинграда, приближался к Киеву. Одесса с трудом сдерживала бешеный напор фашистских дивизий.

8 августа начальник гарнизона контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков издал приказ о введении в городе осадного положения.

Наши части в это время отошли на новые рубежи. В южном секторе, на участке 25-й стрелковой дивизии противник по несколько раз в сутки переходил в атаку, и наши войска с огромным трудом отражали их.

В середине августа жаркие бои проходили в районе села Кагарлык. Неся большие потери, неприятель подбрасывал все новые силы и предпринимал атаку за атакой. Мы с воздуха поддерживали отважных воинов.

Утром шестерка наших истребителей, ведомая Юрием Рыкачевым, взяла курс на юго-запад: предстояло нанести штурмовой удар по противнику и помочь нашим войскам отбить село. Шестерку сразу же перехватили «Мессершмитты». Завязался жестокий бой. Михаил Твеленев сбил одну вражескую машину, но и сам был ранен осколком снаряда в лицо. Серьезные повреждения получил и истребитель: отказал двигатель, был разбит «фонарь», повреждено шасси. С большим трудом Михаил дотянул до своего аэродрома и посадил самолет на брюхо. Летчика вытащили из кабины полуживого. Он весь был залит кровью…

Твеленева на пароходе «Абхазия» отправили на восток. Жизнь ему спасли, он потом вернулся в строй, снова воевал, заслужил звание Героя Советского Союза,

Одесса жила заботами и помыслами участников обороны города. Однажды комиссар полка Николай Андреевич Верховец привез из города листовки, которые получил в горкоме партии. Это было обращение одесситов к воинам, в котором говорилось:

«Мы, одесские граждане, рабочие и работницы, служащие и интеллигенция, домохозяйки, обращаемся к вам, героическим воинам нашей страны, защищающим Одессу от вражеских извергов, с чувством глубокой признательности и искреннего восхищения вашим мужеством, стойкостью, отвагой… Громите и дальше фашистских разбойников так, как это делаете сейчас!»

Наша эскадрилья «ночников» получила на этот раз короткую передышку. Командир батальона авиационного обслуживания майор Погодин только что возвратился из порта: провожал свою семью. Ко мне он подошел со словами:

— Командир полка приказал предоставить вам машину для отправки семьи. Поспешите, товарищ старший лейтенант, сами знаете, положение тяжелое…

Документы у меня давно подготовлены, ждал только, когда выздоровеет Валентина… Главное — машину дают, остальное уже не так сложно, — думалось мне.

Однако пришлось добрых два часа потратить на беготню из штаба в штаб, пока отпустили в мое распоряжение шофера Николая Трегуба. Лишь в пятом часу вечера подъезжали мы к Вознесенскому переулку, неподалеку от вокзала. Переступаю порог. Коридор сплошь завален корзинами, чемоданами, узлами. Жена кормит сына, сестра ее Мария еще что-то укладывает в чемодан.

— Граждане дорогие! — говорю им с отчаяньем. — Кто же будет тащить все это хозяйство? Да с таким багажом и на пароход не пустят!

Жена умоляюще смотрит на меня:

— Да ведь малыш… И не на один же день едем, — и заливается слезами.

И все-таки половину груза пришлось оставить, отобрали самое необходимое. Присели на дорожку по обычаю. И снова жена в слезы.

— Ну успокойся! Что еще?

— Тяжко дом оставлять, как ты не понимаешь… Может, обойдется? Неужели город сдадут?

— Да и не собираемся сдавать! — с жаром убеждаю,

— Тогда зачем уезжать? — набрасывается она на меня. — Жены Асташкина, Орлова, Пискунова не испугались, ты сам говорил, что они помогают оружейникам набивать патронами ленты. Чем я хуже, я тоже хочу помогать полку!

И я снова долго и терпеливо уговариваю ее, положив руку на плечо. Дескать, все правильно, была бы ты мне боевой помощницей и никуда бы не уезжала, но ведь о Викторе, о сыне нашем нужно подумать!

Валентина покорно соглашается, но снова и снова оттягивает время. Нет отца, ушел в свои мастерские, он остается с предприятием, но нужно же попрощаться… Может, последний раз видимся, — глаза моей Валентины снова наливаются слезами, и это становится нестерпимым.

Наконец, Коля Трегуб решительно произносит:

— Больше ждать нельзя!

— Да, да, — подхватываю я, — можем опоздать! Отец напишет…

Очутившись на Пушкинской, в бесконечном потоке машин, лошадей, тележек, обо всем говорим уже в прошедшем времени. Что было, чему радовались, того уж нет. Дома, цветы на клумбах, каштаны, платаны, бирюзовое море — все расплывалось, теряло свои конкретные очертания.

Подъезжаем к порту, и Мария испуганно восклицает:

— Боже! Сколько народу? Да разве сможет корабль всех вместить?

Да, действительно, город стал кочевым. Трудно протиснуться в этом потоке. Громыхают повозки, нагруженные скарбом, стреляют выхлопными трубами грузовики, кричат дети. Зной, пыль, запах гари. Грустным, укоризненным взглядом провожают нас стоящие вдоль дороги старухи. И мне кажется, что упрекают именно меня. И хочется крикнуть: я остаюсь и буду до последнего вздоха защищать город, защищать вас!

В порт мы все же успели вовремя. Однако, когда я стал наводить справки, оказалось, что теплоход «Ленин», на котором должна была отплывать моя семья, снялся с якоря полчаса тому назад. Я растерянно переступал с ноги на ногу, и дежурный стал объяснять, что «Ленин» ушел раньше, так как погрузка была закончена досрочно, а оставаться в порту небезопасно: фашистские самолеты не дают покоя.

Опоздавших комендант порта распорядился отправить на танкере «Ворошилов». Мы воспрянули духом: танкер уходит сегодня и приблизительно через час начнется посадка. Не успели спустить трап, как на берегу началось нечто невообразимое. Сотни людей с чемоданами и узлами, словно подгоняемые вихрем, ринулись через проходные ворота к пирсу. Вскоре, однако, установился относительный порядок. Шаг за шагом продвигалась очередь. Но когда мы почти уже подошли к трапу, надрывно завыли сирены. Воздушная тревога! И все поспешили в укрытия. Мы спрятались за высокой каменной стеной. Самолеты появились со стороны города. Послышался свист летящих бомб, внезапно земля вздрогнула, к небу взметнулись оранжевые столбы. Когда утих грохот и немного посветлело, я увидел небо, густо усеянное хлопьями разрывов зенитных снарядов. «Юнкерсы» вразброд уходили в сторону Лузановки. Четыре наших «ястребка» наседали сверху, ведя по противнику интенсивный пушечный и пулеметный огонь.Картинки по запросу "танкер ворошилов"

Объявили отбой, и люди снова прихлынули к трапу. Наконец мы на палубе. Отыскали уголок между горами канатов и ящиков, сложили скарб. Можно немного отдышаться. Палубы, узкие коридорчики,орма буквально впритык заполнены людьми, Всеми овладело нетерпение: почему стоим, чего ждем, надо сниматься с якоря, ведь стервятники могут снова налететь… Разговоры о хлебе, воде, бомбежке.

Но вот переполненный корабль внезапно замирает и в наступившей тишине разносится:

— Провожающим оставить танкер!

Я прощаюсь, на душе пустота, ни грусти, ни отчаяния, какое-то отупение охватывает все мое существо. Боль придет там, на берегу.

Перегруженный, скрипящий и стонущий танкер медленно отходит.

Глава VIII.

Что такое героизм

Наши корабли, несмотря на грозную опасность, регулярно совершали рейсы Одесса — Большая земля и обратно. Теплоходы «Армения», «Грузия» увозили раненых, «Ташкент» подвозил войска, продовольствие, боеприпасы, оружие для осажденного города. Это были переходы, полные смертельного риска, но Родина требовала: «Моряк, чем можешь, помоги Одессе!»

Мы тревожились за судьбу близких и родных. Еще свежа была в нашей памяти трагедия «Кубани», следовавшей в Новороссийск с тремя тысячами женщин, стариков и детей на борту и разбитой в районе Евпатории. Издеваясь над беззащитными людьми, гитлеровцы долго кружили над мирным судном, сбрасывая бомбы и обстреливая корабль из пулеметов. На помощь пострадавшим пришли пароходы «Пестель» и «Чатыр-Даг» и подобрали оставшихся в живых. Буксир дотянул израненную «Кубань» в Севастополь.

После этого случая летчики должны были встречать и сопровождать, сколько позволял запас горючего И-16, транспортные суда. Эти обязанности в основном выполняла первая эскадрилья Михаила Асташкина. Опытный, заслуженный воздушный боец Михаил Егорович пользовался авторитетом среди личного состава. В эскадрилье был налажен отличный порядок, и может быть, поэтому меньше было потерь, о чем не однажды напоминал нам на разборах командир полка. Однако на войне никто не застрахован от неожиданностей. Как-то возвратился Асташкин с задания — сопровождал тройкой корабли — и мы узнаем: наш неуязвимый Миша ранен в ногу. К счастью, кость не была задета, но летать ему пока запретили. Доктор Шаньков настаивал, что самое меньшее неделю Асташкин должен отлежаться.

Вернуться в строй пришлось досрочно: Виктор Климов, заместитель командира первой эскадрильи получил тяжелое ранение и был срочно отправлен в тыл, врачи опасались за его жизнь. Шестакову пришлось скрепя сердце уступить Асташкину.

Рана, правда, не зажила как следует, но капитан уже с небывалым подъемом готовился к вылету на боевое задание. Мы с Мишей Шиловым в то утро отдыхали после ночных полетов и после завтрака решили навестить старого друга. Идем полевой тропкой, навстречу техник Петр Романюк. Улыбается во всю ширь, завидя нас. Комедия, говорит, с нашим Егорычем.

— В чем дело? — спрашиваем.

— Да попросил он побрить ему голову. А я успел только до половины обработать, как тут тревога: вылетать на Дальник. Ну, комэск вырвался из моих рук, обтер полотенцем голову и был таков!

Романюк давился от хохота, рассказывая об этой комичной ситуации;

— Пошли, пошли, сами посмотрите, он скоро должен вернуться…

Прошло минут тридцать, и тройка Асташкина приземлилась.

Жаль, не было кинооператора запечатлеть для истории этот момент. Все, кто был на аэродроме, хохотали до слез. Вид у Михаила действительно вызывал улыбку: левая часть головы блестела, как полированная кастрюля, а на правой чернела пышная шевелюра. Но это еще не все. Правая нога Асташкина была обута в сапог, левая, забинтованная, красовалась в тапочке. А на груди комэска серебрился под солнцем орден Красного Знамени.

В окружении свиты капитан направился к землянке, где располагался штаб эскадрильи, чтобы доложить о выполнении задания.

Завидев Асташкина, комиссар не мог удержаться от смеха.

— Ну и ну, Михаил Егорович, — сказал Верховец, протягивая обе руки навстречу комэску и прижимая его к себе. — Комедия да и только! Воображаю, что сказали бы гитлеровские солдаты, увидев тебя такого: большевики-де посылают в бой летчиков, предварительно обрив им половину головы, и выдают один сапог!..

— Да-да, что-то вроде психической атаки! — ничуть не смутился Асташкин.

Верховец поздравил комэска с успешным выполнением боевого задания: Михаил сбил «Мессершмитта».

Фельдшер сменил ему повязку на ноге, и Асташкин попытался все-таки натянуть сапог. лицо его покрылось испариной от боли, и он, махнув рукой, снова надел растоптанный шлепанец.

Закончился этот день печальным событием; в воздушном бою был ранен командир звена лейтенант Верянский. Крошечный осколок попал в глаз, кровь заливала лицо, но Верянский не вышел из боя, продолжая прикрывать командира. Приземлился он последним, с трудом выбрался из кабины, прижимая к глазу платок. И только тут техник поднял тревогу.

Лейтенанта отправили в госпиталь, однако все попытки врачей спасти глаз остались безуспешными. Уезжать на Большую землю он отказался, и, хотя знал, что летать уже не сможет, настоял на том, чтобы вернуться в родной полк. Его назначили адъютантом первой эскадрильи. Летчик, которому уже не летать, а только провожать тоскливым взглядом своих товарищей… Но Верянский не падал духом, шутил, подсмеивался над своим видом:

— Пират, вот я кто теперь… — на глазу он носил черную повязку.

А через несколько дней после ранения Верянского нас постигла новая беда: возвращаясь на базу после штурмовки в западном секторе обороны, первая эскадрилья была атакована из-за облаков «Мессершмиттами». Удар пришелся по Пискунову, который шел замыкающим. Машина загорелась и стала стремительно падать. Николай Алексеевич не выбросился с парашютом, очевидно, был тяжело ранен.

Так полк потерял замечательного воздушного бойца, комиссара первой эскадрильи.

Произошло это в полдень восьмого августа. А девятого в воздушном бою под хутором Карповка был сбит лейтенант Андрей Ольховский. На следующий день неподалеку от Дофиновки эскадрилья потеряла старшего лейтенанта Ивана Семенова.

Потери не только тяжело отражались на моральном состоянии личного состава, они затрудняли выполнение задач, поставленных командованием оборонительного района. Пополнения не было, и летчикам приходилось нести двойную и тройную нагрузку. Особенно ощутимы были потери в нашей, четвертой эскадрилье. Хоть мы и числились ночниками, но летали и днем после ночных полетов. Единственная привилегия: командир разрешит поспать во второй половине дня. Просыпаешься после захода солнца, наскоро поешь и бегом в кабину самолета, пока не раздастся сигнал на вылет. Сидишь, прислушиваешься напряженно. Вот со стороны Днестра доносится характерный гул: завывает и словно захлебывается. Это «Хейнкель». А если легкий звон с переливами — то «Юнкерс». Прислушавшись, пытаюсь разгадать, куда направляется гитлеровский разбойник. Южный небосклон, откуда доносится монотонное завывание, вдруг озаряется яркими вспышками. Это противник навешивает «фонари». Они почти тотчас гаснут. Сразу после этого дружно ухают зенитки. Гул отдаляется и вскоре совсем замирает.

Техник Алексей Филиппов всю ночь дежурит на аэродроме. Выбравшись из кустов, где у него оборудована постель, он вглядывается в ту сторону, что и я, и говорит:

— Там капитан Елохин работает…

— Знаю, знаю!

Комэск в паре с лейтенантом Михаилом Таракановым ходил сейчас над городом, видимо, они и отогнали «Хейнкеля». Аггей Александрович — мастер ночного воздушного боя, у него необычайно остро развито ощущение пространства, он отлично ориентируется в темноте. Совсем недавно, патрулируя над Одессой в два часа ночи да еще и при низкой облачности, капитан сбил вражеский бомбардировщик. Самолет упал на городском кладбище. Мы горячо поздравляли комэска: это была первая победа ночью, Может, и сегодня нашему дорогому Аггею повезет?

По краям летного поля вспыхивают красные огоньки, показывая место посадки. И вскоре Филиппов торжественно сообщает:

— Пор-рядок, наши дома!

Мне положено взлетать, дежурство над городом установлено непрерывное. Жду сигнала. С юга доносится легкое жужжание, потом за леском вспыхивают прожектора, рассекая темное небо. В скрещении лучей мечется, словно хищник в капкане, «Хейнкель». Я взлетаю, набираю высоту. Прожектора погасли, осталось черное небо, звезды — хоть руками греби… Но вот впереди и ниже описывают параболы трассирующие пули. Там передний край. Но мой участок здесь. Описываю круги, захватывая и пространство над морем. Противника нет, пустынное небо, тишина…

Приземлившись, гляжу на часы: три ноль-ноль. В голове шумит, днем отдохнуть не удалось. Теперь, кажется,смогу вздремнуть до утра. Филиппов намостил сухого сена, расстелил сверху плащ-палатку. Я кладу под голову куртку и с наслаждением вытягиваюсь. Алексей заботливо накрывает меня шинелью.

— Отдыхайте, товарищ старший лейтенант, я вам сейчас свежей водички принесу…

Но сон вдруг пропал. Переворачиваюсь с боку на бок, курю, вздыхаю. Тревожные мысли одолевают меня. Благополучно ли дошел переполненный танкер в Новороссийск?

В короткие минуты полудремоты мерещится мне бомбежка в порту, крики детей, грохот прибоя. Скорей бы получить хоть какие-нибудь известия…

Утром, выйдя из столовой, встречаю сержанта Николаева, писаря штаба. К нему обычно шли за новостями.

— Что слышно о танкере «Ворошилов»? — с ходу набрасываюсь на него.

— Понимаете, это пока не проверено… — начал он робко.

— Да не томи ты душу, говори! — сердце мое едва не выскочит из груди.

— Говорят, что под Севастополем пароход попал под бомбежку… Но точно ничего не известно, — торопливо добавляет он, заметив мое состояние.

Спешу к комиссару полка Николаю Андреевичу Верховцу, уж ему-то, наверное, доподлинно известно, что с танкером.

Но, оказывается, комиссар на боевом задании — под Визиркой штурмует вражеские танки. Ждать? Нет, я должен знать сейчас же! Кто еще может быть информирован?

На душе у меня по-прежнему неспокойно, и я хожу как неприкаянный. В таком состоянии меня находит Аггей Елохин.

— Будешь тут мрачным, — сердито отвечаю ему на вопрос, что со мной. — А никто ничего определенного сказать не может…

— Терпение, терпение, дружище! — успокаивает он меня. — На войне, конечно, всякое может случиться, но надо надеяться на лучшее, паниковать не следует!

Эти добрые слова оборачиваются в моей душе черным подозрением: утешает — значит, готовит к худшему, что-то знает…

— С какой стати ты меня подбадриваешь, Аггей Александрович, говори уж прямо!

— А это моя обязанность, — отвечает, — поддерживать высокое морально-политическое состояние личного состава. Возьми себя в руки! Расклеился совершенно, а если сейчас на задание вылетать?

Надо бы отдохнуть перед ночным патрулированием. Направляемся к своим «сеновалам» в лесопосадке. Навстречу нам бежит запыхавшийся техник Николай Лысенко.

— Алексей Тихонович, — обращается он ко мне, — вас там разыскивают…

От посадки по тропинке нам навстречу идут двое мужчин. Гости представились: корреспондент армейской газеты «За Родину» капитан Феодосии Саввич Ревенко и редактор областной газеты «Большевистское знамя» Василий Иванович Беримец. Неожиданный визит журналистов не особенно радует. Делать, однако, нечего, будем беседовать.

Располагаемся под крылом самолета на брезенте, отвечаем на вопросы. Журналисты буквально продыху не дают, оба готовят срочно статьи о ночных воздушных боях.

Капитан Ревенко, оказывается, уже побывал на месте падения «Хейнкеля», сбитого Елохиным ночью во время патрулирования над городом. Он также разговаривал с теми, кто наблюдал этот поединок с земли. Теперь его интересовали ощущения самого летчика, психология, детали.

— Видите ли, — подмигнув мне, начал Елохин. — Ночной бой — дело темное… Я даже затрудняюсь вам сказать, кто именно сбил самолет противника. Правильно было бы разделить победу пополам — половина лейтенанту Ивану Королеву, а половина мне. Ведь мы оба вели огонь, — уже серьезно закончил Аггей,

Но собкор, кажется, и не обратил внимания на иронический тон капитана, рука его торопливо бегала по блокноту.

Закончив писать, капитан Ревенко обратился ко мне:

— А что вы можете сказать относительно специфики ведения ночного боя?

— Вот-вот, — снова насмешливо подхватил Елохин. — Старший лейтенант у нас считается профессором по этой части. Он вам сейчас изложит теорию, практику и специфику.

Ревенко строго взглянул на него.

— Да вы не обижайтесь, товарищ журналист! Не привыкли мы под ваш «обстрел» попадать! Какие мы герои? Просто выполняем свой долг. Ночью — так ночью, днем — так днем… — Он задумался, устремив взгляд на темнеющий в стороне лес. А когда заговорил, в глазах его снова прыгали смешинки:

— У нас к вам просьба: придерживайтесь точных уставных формулировок, когда пишете об авиации. А то один ваш коллега, забыл его фамилию, написал однажды: «Он взял ручку на себя, и «ястребок» стремительно понесся к земле». Смешно, ей-богу! Да если ручку потянуть на себя, так самолет небо пронзит! Это, по-моему, известно каждому школьнику…

Редактор газеты смущенно пробормотал:

— М-да, случается еще с нашим братом…

— И вот еще что… — Елохин посерьезнел, — поменьше громких слов: героизм, героический подвиг и всякое такое. Обыкновенная работа. Вы пишете статьи, мы сбиваем вражеские самолеты. Каждый выполняет свой долг. А на войне все подвергаются опасности. Я бы, например, не о героизме писал, а скорее — о мастерстве. Оно и в бою помогает разить врага, и от опасности спасает. Вот я расскажу такой случай…

Ревенко с благодарностью посмотрел на него и, умостившись поудобнее, приготовился записывать,

— Большая группа наших истребителей, — начал между тем комэск, вылетела на штурмовку переднего края. Иван Павлович Маковенко, комиссар второй эскадрильи, тоже был в составе этой группы, но взлетел последним: с машиной у него были какие-то неполадки, и техники самую малость задержали с ремонтом. Догоняя своих, Иван Павлович заметил идущую параллельным курсом четверку истребителей. Сначала он принял их за своих, но внимательно присмотревшись, обнаружил, что это «Мессершмитты». И они заметили Маковенко и решили расправиться с одиноким «ястребком». Комиссар не стал уклоняться от боя, он понимал, что, отвлекая на себя «мессеров», таким образом дает группе возможность выполнить основную задачу. В неравном бою ему, конечно, пришлось нелегко: он сбил одного фашиста, но и сам был тяжело ранен, с большим трудом дотянул все же машину до своей территории и благополучно посадил. Позже стало известно, что комиссар остался жив благодаря портсигару: пуля ударилась о него, изменила направление. Однако рана оказалась настолько серьезная, что комиссара отправили на Большую землю. После он получил назначение в другую часть. Вы скажете — героизм? — обратился Елохин к журналистам, — Да, конечно, нужно быть не робкого десятка, чтобы принять бой с превосходящими силами противника. Но что толку сразу подставить себя под удар, погибнуть, не принеся пользы? Значит, храбрость храбростью, а победили все же трезвый расчет, мастерство Маковенко, — закончил Аггей Александрович.

609919

Журналисты и сами рассказали нам немало интересных новостей. Например, о том, что колхозник Цебренко из Коминтерновского района отправил четырех сыновей защищать Одессу и сам ушел в ополчение. И этот случай был не единственным. Весь народ, охваченный единым патриотическим порывом, встал на защиту своего Отечества.

Держал нас в курсе всех событий комсорг полка Алибек Ваниев. Этого общительного и остроумного осетина любили все. Где бы ни появлялся Алибек, там всегда — даже в дождливый или туманный день — появлялось солнце. Он олицетворял собой все молодое, жизнерадостное, всегда в трудную минуту оказывался рядом. Меня он поддержал в часы горестных раздумий о судьбе семьи,

Ваниев поистине был вездесущим: проводил комсомольские собрания в полку и эскадрильях, выступал на них с докладами, сообщал сводки Совинформбюро, доставлял почту в эскадрильи, следил за своевременным выпуском стенных газет и боевых листков. В мирное время Алибек собирался стать сельским учителем. Но его мечте не суждено было осуществиться. Началась война, и пришлось парнишке надеть военную форму. Придя в авиационный полк, комсорг начал изучать боевую технику: ведь без специальных знаний какой ты вожак!

Ваниева везде видели с блокнотом. Он вел записи на разборах полетов. Когда техники готовили самолеты — он всегда оказывался рядом, расспрашивал, что к чему. Потом, если случались неполадки с машиной и молодого механика критиковали на комсомольском собрании, Ваниев, что называется, был в курсе дела.

Как-то раз, возвратившись с боевого задания, мы увидели старшину Ваниева с пачкой газет. Он стоял возле штабной землянки, накрытой свежими ветками, и что-то горячо доказывал старшему политруку Кунице. Мы с Алелюхиным подошли к ним, и Семен Андреевич поинтересовался, свободны ли наши техники и механики.

— После пяти вечера у них будет отдыха часика полтора… А что? поинтересовался я,

— Тогда, значит, соберемся в половине шестого, — сказал Куница, — все, кто свободен от полетов. Почитаем статью, опубликованную в «Правде».

Статья рассказывала о подвиге командира эскадрильи бомбардировщиков капитана Николая Гастелло. Эскадрилья громила танковую колонну фашистов по дороге Молодечно — Радошковичи. Снарядом зенитки был поврежден бензиновый бак головной машины, и ее командир капитан Гастелло направил охваченный пламенем самолет в гущу вражеских танков, бензоцистерн и автомашин…

Очерк читал Ваниев. Низкий, хрипловатый голос Алибека выдавал его волнение. И мы слушали, затаив дыхание. Скорбь о трагически погибшем товарище и восхищение его героическим поступком переполняли наши сердца.

Газета с очерком потом была вывешена на специальном щите, и возле него долго толпились летчики, механики, мотористы…

День ото дня все более ожесточенными становились бои. Храбро сражались мои товарищи: они шли в лобовую, дрались с превосходящими силами противника, сквозь плотную завесу зенитного огня пикировали на батареи, заставляя их замолчать. И умирали. Велики были потери первой эскадрильи. Вторая тоже таяла с каждым днем. Были серьезно ранены в бою и отправлены в тыл Виктор Шелемин, Василий Мистюк, Петр Фролов. Николая Голубева, севшего на вынужденную во время штурмовки переправы возле Дубоссар, спасли наши пехотинцы, но у него оказалась переломанной нога. Его тоже отправили в тыл.

Командир второй эскадрильи Юрий Рыкачев (вскоре его назначили заместителем командира полка) повел шестерку на сопровождение бомбардировщиков МБР-2. На обратном пути они были атакованы «мессерами». Завязался бой. Один фашистский пират был сбит, но и наши понесли потерю: был тяжело ранен лейтенант Иконников. Чудом дотянул летчик свою машину до аэродрома, однако силы его покинули. «Ястребок» на глазах у всех врезался в землю.

Вечером состоялся митинг. Прощальные речи, клятва отомстить врагу за гибель товарища, троекратный салют из винтовок…

А на следующий день, задолго до восхода солнца вылетаем на задание. Группу ведет командир полка Шестаков. Мы полны решимости отомстить и за Сашу Иконникова, и за комиссара эскадрильи Николая Пискунова, за всех погибших.

В районе села Каторжино мы встретили двенадцать «Юнкерсов», следующих курсом на Одессу. Всей девяткой набросились на врага, нарушили строй, а затем начали расправляться с каждым в отдельности. Один за другим падали охваченные огнем бомбовозы. Девять факелов горели на земле. Это была расплата!

Возвращались домой победителями. На аэродроме царило настоящее ликование. Все поздравляли нас. Шестакова встречали пропагандист полка Борис Главацкий, парторг Константин Пирогов, комиссар Верховец. С переднего края уже успели позвонить в штаб оборонительного района о результатах воздушного боя над селом Каторжино, оттуда сообщили в штаб полка. Наше внимание привлек плакат, вывешенный на здании: «Бить врага по-шестаковски!» Лев Львович смущенно почесал затылок:

— Почему «по-шестаковски»? Не я же один сбивал… Нас было девять и уничтожили девять «Юнкерсов». Значит, каждому по ореху.

Глава IX.

Пополнение

Соотношение сил и средств под Одессой сложилось далеко не в пользу наших войск. Враг обладал шестикратным превосходством в людском составе и пятикратным — в артиллерии. Если противник имел здесь 100 самолетов и 100 танков, то в распоряжении защитников города было лишь 30 самолетов и ни одного технически исправного танка. Поэтому фашистское командование самонадеянно верило в то, что Одессу удастся захватить с ходу.

Но советские войска неизмеримо превосходили противника в морально-политическом отношении. Глубокое сознание правоты нашего дела, безграничная любовь к социалистической Родине и священная ненависть к врагу заряжали воинов неистощимой силой и энергией, отвагой и самоотверженностью, воодушевляли на массовый героизм.

Одесса встала на пути врага грозной, неприступной крепостью. Свыше ста тысяч человек работали на строительстве оборонительных сооружений. Вокруг города были созданы три пояса обороны, возведены баррикады, построены противотанковые препятствия. Большую помощь защитникам города оказывала и бомбардировочная авиация Черноморского флота. Летчиков-черноморцев мы часто встречали в море и сопровождали до цели. Многих знали лично — Майорова, Цурцумия, Акуратова, Гнедого, Бондаренко.

В один из жарких дней августа на нашем аэродроме приземлились два И-16. Мы решили, что прибыло долгожданное пополнение. Оказалось, что ребята прилетели с запада. Мы взялись за головы: как же так, ведь там оккупанты!

Летчики загадочно улыбались. Вскоре, однако, все разъяснилось: перед бомбардировщиками стояла задача не только оказывать поддержку защитникам Одессы, но и громить объекты в тылу врага. Ночные полеты исключались, выйти точно на цель с помощью тогдашнего навигационного оборудования было делом чрезвычайно трудным, а днем, опять-таки, вражеские истребители мешают. Как тут быть?

Черноморцы нашли выход: они подвешивали под плоскостями тяжелых бомбардировщиков ТБ-3 по истребителю И-16 и шли на задание в глубокий тыл врага. На подходе к цели «ястребки» отделялись и действовали в зависимости от обстановки. Основная же задача состояла в том, чтобы прикрывать свою «матку». Возвращались бомбовозы в Крым уже самостоятельно, а истребители садились для дозаправки в Одессе. Горючего до Крыма у них не хватало.Картинки по запросу "и-16 звено"

Наши ребята острили:

— Гляди, как приспособились! Вроде кенгурят, которых мамаша носит под брюхом… Не продувает, не сквозит?

— Уютно и тепло, как у бога за пазухой! — смеялись в ответ черноморцы.

Вскоре они улетели. Мы с надеждой глядели им вслед. Оттуда, с Крымского полуострова, давно уже ждали подкрепления, но его все не было. А наши ряды редели. После гибели Саши Иконникова и комиссара первой эскадрильи Николая Пискунова мы потеряли Петра Гуманенко, Бориса Зотова. Не вернулся с задания лейтенант Николай Хомяков. Пропал без вести Александр Федотов, Позже стало известно, что он остался жив, был схвачен фашистами. Несколько раз бежал, но все неудачно. Из концлагеря его освободила Красная Армия в 1944 году. Сейчас Александр Григорьевич работает в системе Аэрофлота.

С утра на задания ходила вторая и четвертая эскадрильи. Теперь пришла очередь лететь первой. Над черноморской степью нещадно палило солнце, слабый ветер с моря едва шевелил ветви деревьев, не уменьшая зноя…

Михаил Асташкин повел четверку на Беляевку. Туда мы наведывались довольно часто: за водокачку, снабжающую Одессу водой, шли тяжелые бои. Сейчас этот поселок, расположенный в сорока километрах от города, находился в руках противника, разведка доносила о крупных передвижениях войск в районе Беляевки. И первой эскадрилье предстояло нанести по ним мощный удар.

Задание было выполнено, но Асташкин с трудом привел своих ребят. Машины были изрешечены пулями и осколками. Там настоящее пекло, рассказывал комэск, вырвались каким-то чудом…

Попала в переплет и наша четвертая, ночная. Вылетели на Раздельную штурмовать войска противника. Над объектом сделали первый заход, набираем высоту.

И тут из облаков вывалились одиннадцать истребителей. Елохин и Куница сработали мгновенно: атаковали по одному. Я увидел, как два факела стремительно понеслись к земле и упали почти рядом, застилая степь дымом.

Но почти тотчас в бой ввязалась подоспевшая шестерка «мессеров». Теперь нашей восьмерке пришлось драться с пятнадцатью самолетами противника. Но отступать, как говорится, некуда. Мы начали изматывать фашистов на виражах и вертикалях, оттягивая бой на свою территорию и не забывая прикрывать друг друга. Храбро сражались Алексей Алелюхин, Алексей Маланов, Иван Королев. Защищая ведущего, Королев меткой очередью сбил врага. Тот пытался пикированием погасить пламя, но не рассчитал и врезался в землю.

И все-таки количественный перевес давал о себе знать. Два «мессера» насели на лейтенанта Ивана Засалкина, зашли ему в хвост. И вот тут Иван, смелый и находчивый летчик, допустил ту самую ошибку, на которую когда-то указывал мне Шестаков. Он резко взял ручку на себя, свалился в штопор. С большим трудом выровнял машину, но при выходе из пикирования попал под огонь противника и был сбит.Картинки по запросу "ме-109"

В этом неравном бою и мне пришлось круто, и был момент, когда небо с овчинку показалось… Прошло уже много лет, а эта картина стоит у меня перед глазами. Преследую «мессера», он делает переворот, проваливается далеко вниз, потом резко выводит машину и идет на вертикаль. Я тем временем выбираю момент для атаки, а он увеличивает угол, пошел свечой, берет меня на прицел. Ну, думаю, так долго не протянешь, свалишься, ухлопают тебя, как куропатку. Но, видимо,летчик оказался опытный, ухитрился с большой дистанции дать по мне очередь. Слышу оглушающий треск — и вот уже кабина наполняется удушливыми парами, горючее потекло на ноги: снаряд пробил бензобак.

Открываю «фонарь» и выхожу из боя. К счастью, высота есть, и я планирую в сторону своего аэродрома. Такая досада, оказаться в глупом, беспомощном положении. Бывает, конечно! Теперь уж хотя бы дотянуть любой ценой, добраться, спасти машину…

И тут вижу — за мной увязались двое, как видно, учуяли легкую добычу. Жму на всю железку, но не отстают пираты, кажется, крышка тебе, Алексей…

Моим ангелом-хранителем оказался Алелюхин. Словно орел из поднебесья, налетел он на моих преследователей. Одного сбил с первой очереди, второй поспешил ретироваться. Я смог благополучно дотащиться до своего аэродрома.

Кстати сказать, Алексей Васильевич Алелюхин, ставший впоследствии дважды Героем Советского Союза, генералом, в дни обороны Одессы проявил себя бесстрашным бойцом, не однажды выручал из беды товарищей, вступая в единоборство с превосходящими силами противника.Картинки по запросу "Алексей Васильевич Алелюхин, ставший впоследствии дважды Героем Советского"

Так вот, значит, повезло мне, посадил я своего тяжело раненного «ишака», а вот выйти из машины уже не было сил. Ребята вытащили меня из кабины, стянули напитавшуюся бензином одежду. Я с наслаждением вдыхаю свежий воздух, а ребята ощупывают меня всего: не ранен ли.

— Пор-рядочек! — произносит свое любимое словцо улыбающийся Филиппов. Всадник жив, кости целы, а лошадку подлатаем — и хоть завтра в бой.

— Что-то ты уж очень веселый, как я погляжу… — говорю ему, все еще наслаждаясь острым счастьем миновавшей опасности.

— А у нас почти что праздник! — отвечает Алексей Филиппов, живо поблескивая глазами.

Вижу: у ребят настроение приподнятое, ухмыляются довольные. Значит, приятные новости все же есть. Какие?

И вдруг замечаю: вдоль посадки стоят замаскированные ветками «ястребки». Пополнение! Ну, так тут мало улыбаться, надо «ура» кричать!

Быстро привожу себя в порядок и бегом на поляну, где собираются летчики. Долго же мы ждали этой счастливой минуты! Майор Шестаков представляет командира эскадрильи черноморцев, прибывших из Крыма нам на помощь. Капитан Федор Иванович Демченко, его заместитель Василий Николаевич Вальцефер, комиссар Валентин Петрович Маралин.

Жмем друг другу руки. Демченко представляет всех своих подчиненных: Серафим Лузиков, Григорий Бакунин, Иван Беришвили, Владимир Мирончук, Михаил Дмитрусенко, Дмитрий Мягков, Петр Николашин, Хайдула Ченкунов, Виктор Шевченко, Иван Яковенко… На левом фланге — молодые, как на подбор, парни, штурмовики, летавшие на самолетах Ил-2, тогда еще только поступивших на вооружение: Кутейников, Суслин, Аленицкий, Давыдов.

Ребята что надо: ладные, в отлично пригнанной форме летчиков морской авиации. Просто невольно завидно становится и с сожалением думаешь: «Такими бравыми молодцами и мы выглядели недавно. Война стерла с нас парадный лоск. Спим под кустами, на промасленном брезенте, бреемся раз в три дня, да и то кое-как, бывает, что и есть приходится на ходу… Эх, да что говорить, запарились мы тут, может, теперь облегчение почувствуем».

Такие мысли проносятся в моей голове, когда меня окликает Елохин. Рядом с ним смуглый лейтенант, настоящий щеголь, с аккуратно подстриженными усиками, протягивает мне руку:

— Лейтенант Беришвили!

— Очень приятно, — отвечаю я, — а зовут вас как, лейтенант?

— Очень даже по-русски — Иван.

Откуда ни возьмись, в разговор врывается Серогодский:

— Это тебя, друг, Иваном зовут? Из Костромы или из Вологды? — хитро улыбается он.

— Нет, я из Тбилиси.

— Тогда, значит, ты Вано, — назидательно говорит Серогодский, — но мы согласны и Иваном величать.

— Я слышал, что Тбилиси — красивый город, — говорит Елохин.

Серогодский снова взвихрился:

— Может, и красивый, но не лучше моей Костромы… Ах, Кострома! — он мечтательно прикрывает веки. — Какая нетронутая природа вокруг! Сосновые леса, а в них грибы! А животных сколько: медведи, дикие кабаны, лоси!..

— А слоны у вас, случайно, не водятся? — ехидно ввертывает Шилов.

— Бывают, — не растерялся Серогодский, — в цирке! Беришвили во время этой перепалки курил папиросу, посмеиваясь в усики.

— Всем известно,что самый красивый город Одесса! — торжественно провозгласил он, бросая окурок в бочку с песком, — но… дорогие друзья, приезжайте после войны в мой родной Тбилиси, и вы сами признаете, что равных ему нет на свете. Самый лучший в мире проспект — имени Руставели, самый лучший театр — имени Палиашвили…

Знакомство наше впоследствии переросло в крепкую боевую дружбу. Русские, украинцы, белорусы, грузины, армяне, молдаване, башкиры — все мы были братьями единой семьи, сражались за Родину-мать, приближая победу. Только жаль, не все дожили до нее. Василию Серогодскому не пришлось поехать в гости к другу в Тбилиси. Он погиб под Сталинградом, а Иван Беришвили так и не увидал прекрасных костромских лесов, он отдал жизнь в боях за Одессу…

Летчики-черноморцы, быстро освоившись с обстановкой, начали готовиться к боям. В эскадрилье царила строжайшая дисциплина. Не услышишь грубого окрика, пренебрежительно-повелительного тона или ругательства. Одним словом — морская школа. Комиссар эскадрильи черноморцев Валентин Петрович Маралин чем-то напоминал нашего Семена Андреевича Куницу. Такой же подтянутый, аккуратный, внимательный и чуткий к подчиненным.

Черноморцы на второй же день начали облет района боевых действий. Но перед тем Шестаков распорядился, чтобы моряки понаблюдали за взлетом и посадкой тройки наших истребителей, которых поведет на разведку сам командир полка.

Полет начался, как обычно. Тройка дружно поднялась в воздух и, набирая высоту, ушла на запад. Мы вернулись к своим обычным занятиям — кому отдыхать, кому готовиться к вылету.

Прошло некоторое время, и кто-то воскликнул:

— Возвращаются!

Все разом повернули головы на запад и увидели низко идущих над лесом «ястребков»: их возвращалось двое…

Молча стояли мы, полные самых тревожных предчувствий, ожидая, пока они приземлятся, когда с вышки донесся голос наблюдателя:

— Третий, третий летит!

Третий не летел, он почти падал, резко идя на снижение. За ним тащился хвост черного дыма. Все, кто наблюдал за этой посадкой, замерли: казалось, что через секунду самолет вспыхнет и раздастся оглушительный взрыв.

Но пламени не было видно. «Ишак» плюхнулся в траву и покатился, переваливаясь с крыла на крыло. На ходу из дымящейся машины вывалился летчик — лейтенант Педько. Одежда на нем горела. Мы все бросились ему на помощь. С Григория быстро стащили куртку, сапоги, гимнастерку. И вот он стоял босой, в одних трусах и майке. Больно было смотреть на обгоревшую шевелюру, покрытые багровыми волдырями руки, Педько с жадностью выпил поданную кем-то кружку воды, выливая остатки на голову. Врач Шаньков уже суетился возле него, оказывая первую помощь. Гриша, не то усмехаясь бледными губами, не то кривясь от боли, бормотал:

— Черт побери, малость перетрусил… Обидно ж погибнуть ни за понюх табаку, а сгореть заживо, да еще и у себя дома, и вовсе глупо…

Пострадавшего увезли в санитарную часть.

Подробности полета мы узнали от капитана Асташкина, летавшего с этой тройкой. Разведчики встретили на маршруте восемь истребителей «мессершмитт-109». Избежать боя не удалось. Но трое против восьми…

Какое-то время звено «ястребков» оборонялось, но потом, овладев ситуацией, стало наступать. Два вражеских истребителя были сбиты. Победа воодушевила нашу тройку, и она решила повторить атаку. Но тут оказалось, что машина командира полка получила повреждение, и майор приказал выходить из боя. Не тут-то было! Противник решил взять реванш. «Мессеры» набросились на Асташкина, и ему на помощь поспешил Педько. Товарища он спас, но сам пострадал.

Для майора Шестакова этот бой послужил хорошим уроком. Он пришел к выводу, что боевая единица — звено из трех истребителей — изживает себя, ее следует менять. Надо переходить к паре, к звену из четырех самолетов. Жизнь подтвердила правильность этих выводов.

Источник:Книга

Часть 1:https://kulikovets.ru/2020/12/25/aleksej-cherevatenko-nebo-odessy-1941-j/

Часть 2:https://kulikovets.ru/2020/12/26/aleksej-cherevatenko-nebo-odessy-1941-j-chast-2/

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

17 − двенадцать =