Павел Волков.Одесская журналистка Татьяна Геращенко. Я сказала малому: «Если за мной придет СБУ, не бросай кошек»
— Таня, скажи, это первый случай преследований по политическим мотивам, с которым ты столкнулась в своей журналистской практике?
— Пишу я на самом деле уже 27 лет, а первая угроза пришла еще в 90-е годы. Я работала в городской газете и освещала какой-то митинг коммунистов. Мне прислали письмо с березой и виселицей. Там было написано, что меня повесят на березе. Это еще были 90-е годы и первые ростки. Вот тогда в первый раз я столкнулась с тем, что есть национализм и что это такое. Это агрессия против закона, понимаешь? А дальше угрозы приходили постоянно. Что касается последней заметки, тут вот в чем штука. Не мы наворотили такое недружественное для существенной части граждан государство, они его построили сами, написали свои законы. Пускай. Если бы при этом они были спокойными мирными людьми, может быть, никто и не замечал бы дискриминацию так отчетливо. Но авангард этого государства в виде так называемых активистов дискредитировал все, что только можно. То, что они несут во время памятных мероприятий по голодомору, уму непостижимо, просто неприлично. А обвиняют нас, оппозиционных журналистов.— Давай подробнее об этом эпизоде. Многие сейчас пишут про голодомор, в чем проблема? Почему именно твоя статья вызвала такой ажиотаж у группы ненависти?
— Я даже не вдавалась в историю. Эта штука сложная такая, где у каждого своя правда. Я написала просто зарисовку о том, как это преподносится сейчас. Когда моему ребенку в школе рассказывают страшилки о том, как один ребенок пожирает другого, когда голодным людям, ну просто голодным, которые не могут платить коммуналку, которым нечего есть, преподносят очередной памятник за счет их же налогов, я считаю, что это неправильно. Почему нужно чтить память умерших от голода почти 100 лет назад и при этом кричать: «Сдохни, м…скаль! Сдохни, ж…д!»? Я писала о лицемерии всего этого современного действа, я не давала оценку самому историческому событию. Правда, не давала. Во-первых, я не историк, во-вторых, статья по жанру была зарисовкой. Я часто описываю такие кусочки из жизни. Там нет выводов, вот в чем штука. Но да, то, как выглядит чествование памяти умерших от голода 30-х сейчас — это лицемерие. Я свои слова никогда не заберу обратно, потому что это так и есть. Накормите сначала пенсионера, который идет мимо памятника голодомору, а потом будем дискутировать. Я так считаю. Может быть, именно этим материалом я попала точно в цель, почему и такая реакция.
— Травля только в интернете?— Пока, слава Богу, да. Но мы же прекрасно понимаем, что интернет сейчас замена всему, и не менее хорошо понимаем, чем это может кончиться.
— Я так понимаю, что известна фигура, которая была провокатором этой интернет-травли. Некий близкий к Порошенко киевский политолог Алексей Голобуцкий. Кто это вообще такой?
— Это самый странный для меня вопрос. Я его вообще не знаю. Я сначала подумала, что просто какое-то обострение вдруг случилось. И только через сутки, когда редактор моего издания решил написать об этой ситуации, он спросил у меня: «Кто инициатор?» А я просто кидаю ему ссылку — вот человек, который обо мне написал. И от редактора я узнала, что это политолог Порошенко. Ты пойми, я уже не обращаю внимания, когда периодически разные нацики гадости пишут, привыкла за последние годы. Это повседневность, в которой я постоянно живу много лет, начиная с 2014 года. «Сдохни!» — это то, что я слышу очень часто. Но такой массовости, как в этот раз, еще не было. И знаешь, чему я больше всего удивилась, когда посмотрела, что про меня написали? Вот просто вспомни, как, кажется, лет 10 назад Ирина Фарион пошла в детский сад во Львове. «Маша — форма не наша. Пусть едет туда, где Маши живут. У нас она должна быть Маричкой» и все прочее.
— Конечно, помню, это классика национальной дискриминации на Украине.
— Ну да. А теперь вспомни нашу реакцию на то, что она говорила маленьким детям. Когда она выгоняла Колю в Россию, потому что он Коля, а по ее представлению должен быть Мыколка. Просто вспомни нашу реакцию. Мы все подумали, что женщине не помешал бы психотерапевт, да?
— Ну как минимум…
— И все. Мы не писали ей «Сдохни!». А когда тебе десятки человек пишут «Сдохни! Сдохни! Сдохни!», это правда что-то нездоровое. Ты посмотри, что сделал этот Голобуцкий. Посмотри, сколько там репостов — сотни и сотни. Вспомни историю нашей Лены Глищинской, которую в СИЗО посадили беременной, она родила ребенка в заключении, ребенок умер. Это ад и ужас, но наши почему-то не пишут: «Чтоб вы сдохли!» Ну почему мы так не делаем? Даже по отношению к нашим убийцам и нашим обидчикам не делаем. А они вот так. Ты можешь мне сказать: «Успокойся», но я не могу успокоиться, потому что я такого не видела, для меня это дичь.— Мы к этому за последние годы, наверное, должны были бы привыкнуть.
— Если мы будем в какой-то ситуации разбирать, кто прав, кто виноват, кого надо судить, то они сразу кричат: «Сдохни!». Я к этому не могу привыкнуть.
— Знаешь, есть такой эффект онлайн-растормаживания, или снижения эмпатии в сети. Ну, когда кто-то пишет гадость, скрываясь под ником, не находясь непосредственно перед мишенью своей агрессии, и ему кажется, что никаких последствий от его действий не будет. Поэтому многие в сети позволяют себе то, что в реальной жизни вряд ли позволили бы.
— Да меня вообще бесит, когда я читаю соцсети. Там как будто живут марсиане, которые говорят с другими марсианами о Марсе. То есть у них все свое. Дистанционное — о, ура, XXI век! Еду заказывать по интернету — ура, XXI век! А ты выходишь на улицу, встречаешь соседей-пенсионеров, которые говорят: «Таня, что вообще происходит? Как нам теперь платить за электричество?» У половины детей в классе нет интернета, у половины учителей в школе нет интернета. Это смертники, получается? Как страшно от того, сколько людей выброшено за борт. Те, кто сидит в соцсетях, они на своей волне и не замечают того ужаса, который творится на самом деле с людьми в реальной жизни. Это смертники за бортом. Да и я такая же, но я хотя бы в информационном пространстве, а что с этими людьми, я не знаю. Будет ли жив завтра тот пенсионер, который мне жаловался сегодня? Я не знаю.— И все же, в полицию ты уже ходила?
— Еще нет, пока не успела. И я в процессе раздумий, если честно. Я, с одной стороны, вроде и понимаю, что это негодяи и они не правы. А с другой стороны, я прикидываю, что реально будет с этим делать полиция. Там же угрозы от каких-то уродов с никами и непонятными рожами. У меня много лет была правозащитная приемная, в другой жизни, еще до майдана. Я ходила по судам, писала статьи, у меня три «Золотых пера Одессы» за правозащитную деятельность в категории «журналистское расследование». И был случай, чисто уголовный, когда один ублюдок начал мне угрожать в интернете. Я под давлением людей обратилась в милицию. А они мне просто смеялись в лицо, говоря, что если я хочу так серьезно, то они будут изымать технику, все проверять… это ничем не закончилось. А уж тут не просто криминал, а политика…
— Все равно надо. Тем более там есть этот Голобуцкий. Кстати, о его словах об обращении в СБУ. На мой взгляд, это же не шутка, учитывая сколько у нас за последние годы было сфабриковано дел по доносам таких вот Голобуцких.
— Я понимаю. Нациков я по сути не боюсь, потому что никуда не хожу, разве что на базар и в магазин. Я очень уединенно живу. А вот СБУ — другое дело. Потому что в СИЗО я умру. После инфаркта мне нужно много лекарств, и мне их никто не передаст, нет родственников. Без лекарств я там умру, физически не выдержу. И я не за себя боюсь, за ребенка. Я малому уже сказала: «Если что, не бросай кошек».
— Надо подписать заранее договор с хорошим адвокатом.
— Не знаю, мы живем, как живем. Мы обычные люди. И когда мне стали звонить и говорить: «Таня, надо адвоката», я отвечаю: «Люди, а мне надо за картошкой и за молоком на рынок». Я серьезно сейчас, без шуток. Банально финансовая ситуация не та.
— Хорошие люди есть, если что, они помогут. А адвокат действительно нужен. Это гарантия, что в случае обыска гестаповцы не привезут своего адвоката, который им подпишет все, что они захотят.
— Согласна, мне нужен грамотный человек, который хотя бы подскажет, что говорить, если за мной вдруг придут. Я не могу себе позволить попасть в тюрьму. У меня дите рядом сидит, он вчера весь день плакал и у меня висел на плече. Вот меня заберут, и что с ним будет?
Если есть какие-то средства на первые 3-4 месяца уезжать им надо. Все продать и уезжать. Коготок увяз- всей птичке пропасть. Мне кошек друзья привезли через 5 месяцев, а до этого кормили, ухаживали. (Русские своих не бросают, хотя у меня одна кошка подобрана под Киевом, а другая без ноги из Бессарабии, наверное, молдаванка) Ожидание ареста еще хуже — когда решаешь, дать последний бой или уехать. Но нам с женой было легче, мы уже старые и пожили. Тоже спорил в интернете с нацистами, все это подшили к делу. Боялись моей боевой и специальной подготовки, хоть и старого. Хочу теперь все забыть, а надежда не умирает, что все нацики чудесным образом прозреют и люди образумятся…